Сейчас и навечно

Я прикусила щеку изнутри, но слезы все равно текли по моему лицу. Миссис Эббот промокнула глаза салфеткой, а ее супруг прижал кулак ко рту, внимательно слушая.

Сойер повернулся к ним.

– Я понимаю, что вы совсем не знаете меня, но Оливия знает. Пожалуйста, не забирайте ее у меня. Я умоляю вас. Она моя дочь. Моя маленькая девочка. Спасибо… спасибо.

Он опустился обратно на свое место, и мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы не подскочить и не броситься к нему с объятиями. Джексон взял его за плечо и что-то сказал, но Сойер только качнул головой, прикрывая глаза руками.

Судья Чен посмотрел на Эбботов, которые что-то приглушенно обсуждали со своим адвокатом, который в замешательстве размахивал руками.

– Мистер Голлуэй, – сказал судья, – ваши клиенты хотели бы что-то добавить?

Адвокат неохотно поднялся на ноги.

– Ваша честь, нам нужно время, чтобы обсудить некоторые вопросы в комнате для переговоров.

Лицо судьи Чена оставалось бесстрастным, но, могу поклясться, я заметила облегчение, отразившееся в его чертах. Он кивнул.

– Одобряю.

Я наблюдала, как судебный пристав проводит судебного стенографиста и обе стороны в комнату судьи в задней части зала. Джексон приобнял Сойера за плечи и вел его, словно лунатика, который нес на себе тысячу фунтов. Уже перед входом в комнату он обернулся, и наши взгляды встретились. На красивом лице отразилась боль, смешанная с надеждой. Я улыбнулась сквозь слезы и показала ему два больших пальца вверх.

Еле заметная улыбка коснулась его губ, и он шагнул внутрь. Судебный пристав проследовал за ним и закрыл дверь.

Я опустила свои руки и позволила себе разрыдаться во всю силу. Я чувствовала себя круглой дурой, показав ему этот глупый жест, но это все, что у меня было. Это и надежда: потому что если он потеряет Оливию, то никогда и ничего уже не будет в порядке. И с ужасом я осознала, что потеря Оливии причинит боль и мне. Гораздо большую, чем я думала.

Шли минуты. Кроме судебного секретаря, которая сидела за своим столом и перекладывала бумаги, я была единственным человеком в зале. У нее находились результаты ДНК-теста. Мне хотелось перепрыгнуть через ряды скамеек, вырвать у нее из рук бумаги и разорвать их на кусочки, чтобы никто никогда не узнал, что там написано.

Наконец дверь комнаты открылась, и приступ паники и надежды заставил меня подскочить на месте. Судья вышел первым, его лицо не выражало никаких эмоций, за ним последовали нервно улыбающиеся Эбботы. Я повернула голову, практически вскакивая со своего места, пока не увидела Джексона с широкой улыбкой и Сойера…

«Я люблю его».

Мысль прошибла меня жаром и разрядом тока одновременно.

«О боже, я люблю его. Как же я люблю его».

Я была влюблена в Сойера, потому что в этот самый момент его счастье – целостность его сердца – единственное, что было для меня важным. А еще я поняла, что все предыдущие разы это вовсе была не любовь. Слепая одержимость моего одинокого сердца. В зале суда я не думала о себе ни минуты. Только о любви к Сойеру и об искренней надежде, что ничто не сможет причинить ему вреда.

Я впитывала каждую его эмоцию, пытаясь понять, что случилось в той комнате. Его глаза покраснели, он выглядел таким потрясенным. Вздохнув – с облегчением? – он что-то ответил на вопрос Джексона с улыбкой. Когда они пересекали зал суда, его глаза нашли мои. Его улыбка стала шире, а затем он отвернулся, вернувшись на свое место.