Сейчас и навечно

Она засмеялась и, похрамывая, ушла в комнату Оливии. Я натянул боксеры и сел у изголовья кровати, слушая, как из монитора доносится детское «Дали-ин» и как Дарлин отвечает ей ласковым голосом, подражая разным звукам, чтобы рассмешить ее.

Дарлин вернулась в спальню с Оливией на руках. Моя маленькая девочка потирала сонные глазки, накручивая на пальчик локон Дарлин.

– Посмотри, кто проснулся. – Дарлин легонько качнула Ливви на руках. – Скажи «доброе утро, папочка».

– Папочка, – повторила Ливи, как вдруг ее внимание привлекло что-то за окном. – Тичка, тичка… – Она протянула руку.

И Дарлин подошла к окну.

– Что ты видишь? Птичку?

– Тичка.

Свет струился из окна на Дарлин, держащую моего ребенка, и я впитывал каждую деталь. Голубой цвет рубашки на фоне бледно-желтой пижамы Оливии; солнечный свет, отливавший золотом с оттенками красного от каштановых прядей Дарлин; голубые глаза Оливии, когда она указывала рукой на что-то, что было видно только им двоим.

Я видел только их, запечатлевал своими глазами, и моя фотографическая память улавливала все нюансы, сохраняя их навсегда.

* * *

В понедельник утром я приехал к судье Миллеру ровно в восемь часов. Роджер, естественно, был уже на месте.

– Как эссе? – спросил он, бросив на меня короткий взгляд.

– Никак, – ответил я.

Его глаза широко раскрылись от удивления, и еле заметная улыбка коснулась уголков губ.

– Что это значит?

«Это значит, что я невероятно рискую и, возможно, упускаю шанс оказаться на работе своей мечты».

– Увидим. – Я пожал плечами.

Роджер скрыл свою торжествующую улыбку, и его пальцы погладили гладкую папку, в которой, без сомнений, находилась его идеально составленная и дополненная комментариями работа.

Мои руки были пусты.

– Джентльмены, – подошел судья Миллер.

Мы прошли следом за ним в его кабинет и ждали, пока он сядет за свой стол.