Сейчас и навечно

– Так ты собираешься мне помогать или как? – хрипло спросил я. – Кое-кто только что рассказывал мне о тяжелой доле родителя-одиночки.

– Опять твоя исключительная память, – улыбнулся Джексон, но улыбка быстро сошла на нет. – Тебе придется съехать, ты же понимаешь, да? Ребята не собираются вступать в сообщество «Трое мужчин и младенец». Кевин уже паникует, что мы теряем репутацию.

– Я найду новое жилье.

Джексон еще несколько мгновений смотрел на меня, затем, выдохнув, рассмеялся. Он снял детскую сумку с моего плеча и перекинул ее через свое.

– Господи, какая тяжелая. Ты сумасшедший сукин сын.

– Спасибо, Джекс, – я вздохнул с облегчением.

– Да-да, только не звони мне в два часа ночи, расспрашивая про коклюш или… как его там? Родничок?

Я рассмеялся, но порыв холодного ветра Сан-Франциско унес мой смех прочь.

Поправив ребенка, я посильнее прижал ее к себе.

– Пойдем домой.

* * *

Я проснулся от того, что подбородок коснулся груди. Поезд как раз со свистом остановился на станции «Дюбус». Перекинув сумку через плечо, я вышел и прошел полтора квартала до своего кремового дома в викторианском стиле, в котором снимал квартиру на втором этаже.

Когда я проходил мимо двери на первом этаже, где жила Елена Мелендез, слегка улыбнулся и потащил свою уставшую задницу на второй этаж. Попав в квартиру, я снял куртку и повесил ее на вешалку, рядом бросил сумку. Свернул налево, прямо на кухню, чтобы заварить свежий кофе, а потом направился в гостиную, к своему столу у окна. На часах было 16:42. Технически у меня оставалось целых восемнадцать минут в запасе для себя.

Я откинулся в кресле и закрыл глаза… а затем сразу же открыл.

Мне не нужны были эти минуты, я хотел получить свою девочку назад.

Поэтому спустился вниз, перепрыгивая через две ступеньки, и постучал в первую квартиру. Гектор, пятилетний сын Елены, открыл дверь.

– Привет, Гектор. Можешь сказать маме, что я пришел?

Он кивнул своей темноволосой головой и убежал. Из открытой двери послышался голос:

– Сойер? Входи, querido[4]. Она готова.

Я вошел в квартиру Елены, где пахло теплом, специями и стиральным порошком. По-домашнему. Она была немного загроможденной, но довольно чистой. Здесь жила семья. Елена – пухлая сорокапятилетняя женщина с густыми темными волосами, заплетенными в косу, и большими добрыми глазами – наклонилась и достала Оливию из манежа.

Маленькое личико Оливии засветилось, когда она увидела меня, и я улыбнулся, словно одурманенный. Ее голубые глаза были невероятно яркими и ясными, а распущенные кудряшки обрамляли пухлые щечки тринадцатимесячного ребенка.