– Нормально.
Я облокотился на высокий стульчик Оливии.
– Привет, малышка. Я украду у тебя кусочек? – Я схватил кусочек сыра с ее подноса и съел.
– Сыл, сыл, – воскликнула она и потянулась маленькими пальчиками за светлым кубиком, поднося его ко рту.
Я оторвал взгляд от дочери, заметив, что Дарлин наблюдает за мной. Но она тут же отвернулась.
– У нее большой словарный запас, – сообщила Дарлин, убирая прядь волос с глаз Оливии. – Очень умная девочка. Да, милая?
– Ты не посидишь с ней еще минуту? – спросил я. – Хочу снять этот дурацкий костюм.
– Не стесняйся.
В спальне я переоделся в домашние фланелевые штаны и белую футболку с V-образным вырезом. И, достав бумажник, взял двадцатидолларовую купюру. На кухне Дарлин вытирала лицо Оливии салфеткой, рассказывая ей что-то смешное.
Слова Джексона, сказанные этим утром, обрушились на меня с новой силой. Дарлин была красивой, веселой, и она отлично ладила с Оливией.
Это казалось такой простой вещью, но я находился на грани потери должности. А помимо учебы и занятий, мне предстояло посвятить еще больше времени на выполнение последнего задания судьи Миллера.
Усталость повисла на мне, словно промокшее пальто.
Дарлин убрала перегородку с высокого стула Оливии и посадила ее на пол, где моя дочь начала возиться с деревянными кубиками, разбросанными по ковру у стола.
– Мы строили башню, – сказала Дарлин. – Я все уберу.
– Нет, все в порядке. Вот. – Я протянул двадцатку. – Не знаю, сколько ты берешь за выход, но…
Но она резко покачала головой.
– Нет. Я должна тебе за прошлый вечер. Когда была слишком назойливой, за что мне до сих пор стыдно, кстати.
– Что? Нет. Возьми.