В тот же день, во вторник 20 апреля, место свидетеля после Кеннана занял Дэвид Лилиенталь. Кеннан вышел из поединка, не уступив позиций. Но для очередного свидетеля Робб заготовил новую ловушку. Накануне Лилиенталю для освежения памяти разрешили перечитать документы КАЭ собственного сочинения. Однако, когда Робб начал перекрестный допрос, быстро выяснилось, что у обвинителя в распоряжении имелись документы, которые Лилиенталю не показывали. Попросив Лилиенталя рассказать по памяти, как решался вопрос с допуском Оппенгеймера в 1947 году, Робб неожиданно извлек служебные записки, в которых Лилиенталь сам рекомендовал «учреждение особой комиссии, состоящей из опытных юристов, для тщательного рассмотрения дела».
Робб: «Другими словами, в 1947 году вы рекомендовали точно такой же шаг, какой мы предпринимаем сейчас?»
Выбитый из колеи и рассерженный Лилиенталь недальновидно согласился с этой оценкой, хотя на самом деле предлагал далеко не то, чем являлось нынешнее судилище. Под неотступным нажимом Робба Лилиенталь взмолился: «Проще всего было бы установить истину и достоверность, позволив мне ознакомиться с этими документами вчера, чтобы, прибыв сюда, я мог дать четкие свидетельские показания и объяснить как можно точнее, что происходило в то время».
Гаррисон еще раз вмешался, заявив, что «неожиданное представление документов не самый короткий путь к истине. Эта процедура больше похожа на судебный процесс, чем на дознание, и я очень сожалею, что она принимает такие формы». И опять председатель комиссии Грей отмел возражения адвоката. А Гаррисон в очередной раз промолчал.
Вечером после длинного дня Лилиенталь приехал домой и заметил в дневнике, что не может уснуть, «настолько я кипел от злости по поводу тактики “заманивания в ловушку”… тоскливости и тошнотворности этого балагана».
Если Лилиенталь испытал обиду и злость, то неподражаемый и невозмутимый Исидор Раби вышел из зала, не покорившись и не уступив ни пяди. В ходе одного из наиболее запоминающихся выступлений Раби сказал: «Я никогда высоко не ставил мистера Стросса и считаю все это мероприятие достойным сожаления. <…> Приостановка секретного допуска доктора Оппенгеймера – неуместная и никчемная затея. Другими словами, он консультант и, если вам больше не нужны его консультации, так не просите его консультировать, и все дела. Я не вижу здесь ничего, заслуживающего принятия подобных мер против человека, имеющего столько достижений, сколько их имеет доктор Оппенгеймер. Его послужной список, как я говорил одному своему другу, воистину положителен. У нас есть атомная бомба, целая серия бомб… [далее следует удаленная секретная информация] Чего вы от него еще хотите? Русалок? Это – колоссальное достижение. И если этот путь заканчивается подобным слушанием, неизбежно унизительным по своей сути, то я считал и считаю эту процедуру дурным фарсом».
В ходе перекрестного опроса Робб попытался поколебать уверенность Раби еще одним гипотетическим вопросом об инциденте с Шевалье. Окажись Раби в таких же обстоятельствах, спросил Робб, он бы «рассказал о нем всю правду, не так ли?»
Раби: «Я от природы правдивый человек».
Робб: «Вы бы не стали лгать?»
Раби: «Я скажу, что я сейчас думаю. Один Господь знает, как бы я поступил в такой ситуации. Вот что я сейчас думаю».
Несколько минут спустя Робб спросил: «Разумеется, вы не знаете, какие показания доктор Оппенгеймер давал комиссии об этом инциденте, не так ли?»
Раби: «Не знаю».
Робб: «Вам не кажется, что комиссия находится в лучшем положении, чем вы, когда речь идет о заключении по делу Шевалье?»
Раби, который никогда не лез за словом в карман, парировал: «Может быть. С другой стороны, я обладаю длительным опытом общения с этим человеком, начиная с 1925 года, – почти 25 лет – и придаю большое значение своему нюху. Другими словами, я позволю себе, не ставя под сомнение репутацию комиссии, не согласиться с ее суждением».
«Фабулу следует рассматривать целиком, – продолжал Раби. – Так устроены романы – вот драматический момент, вот история человека, какие обстоятельства заставили его поступить так, а не иначе, что за личностью он был. Это и есть ваша задача – описать историю жизни человека».
Во время выступления Раби Оппенгеймер отпросился на несколько минут, а когда вернулся, председатель, заметив его присутствие, произнес: «Вы вернулись, доктор Оппенгеймер».
Роберт лаконично ответил: «Это то немногое, в чем я абсолютно уверен».
Раби был поражен враждебной атмосферой в зале заседаний и неприятно удивлен метаморфозой, происшедшей с его другом. Роберт вошел в комнату № 2022 блестящим, горделивым, уверенным в себе ученым и государственным деятелем, а теперь играл роль политического страстотерпца. «Он легко приспосабливался, – заметил впоследствии Раби. – Когда бывал на коне, подчас вел себя очень надменно. А когда наступали плохие времена, умел прикинуться жертвой. Удивительный человек».
Хотя события смахивали на абсурд, они тем не менее протекали драматично и временами сверкали глубокими эмоциями. В пятницу 23 апреля для дачи свидетельских показаний был вызван доктор Ванневар Буш. Его попросили рассказать о сопротивлении Оппенгеймера проведению испытаний первой водородной бомбы летом и осенью 1952 года. Буш объяснил: «Я твердо считаю, что эти испытания лишили нас шанса заключить с Россией единственно возможное соглашение – о прекращении всех дальнейших испытаний. Такого рода договор не требовал бы мер контроля за его соблюдением, потому что любое его нарушение тут же стало бы очевидным. Я по-прежнему считаю, что мы допустили серьезную ошибку и провели испытания несвоевременно». Буш сделал бескомпромиссный вывод: «Я думаю, что история покажет: мы упустили поворотный момент. После того как зловещая эпоха, в которую мы сейчас входим, окончательно наступит, тем, кто безоглядно проталкивал эту штуку, придется за многое ответить».
В отношении споров о сопротивлении Оппенгеймера экстренной программе создания водородной бомбы Буш прямо заявил: большинство ученых страны считают, что Оппенгеймера «пригвоздили к позорному столбу и мучают за то, что он осмелился высказать честное мнение». Письменные обвинения против Оппенгеймера Буш охарактеризовал как «плохо состряпанное письмо», которое комиссия Грея должна была с ходу отвергнуть.