Избранное

— А-а, любушку твою, — говорит он, продолжая улыбаться.

Оприша будто хлыстом ударили. На шее набухают жилы. Он смотрит на Иона, и пуговица, что осталась у него в руках, падает на землю. Ион, щуплый, хромоногий, с острым личиком и выступающим вперед подбородком, часто мигает, будто говорит: «Прости ты меня, дурака, не хотел обижать, а вот обидел», — и, улыбаясь, показывает десны.

Оприш замахивается, но рука его, словно отсекли ее невидимой саблей, бессильно повисает; он резко поворачивается и торопливо, чуть ли не бегом бежит по улице.

За углом кинематограф, на афише улыбается всемирно известная кинозвезда. Оприш покупает билет, заходит в зал, но нет у него терпения дожидаться конца сеанса только ради того, чтобы убедиться, что и здесь нет Тэи.

В общественном саду он не сводит немигающих глаз с женщин, что сидят за столиками в компании мужчин. Женщины сидят на открытых верандах, грациозно стряхивая пепел с сигарет и недовольно поворачиваются к Опришу спиной.

В поисках Тэи он бегает по всему парку, по самым темным, глухим аллеям, настороженно вслушивается в женские голоса. Он узнает среди них сокурсниц, которые при свете дня корчат из себя невинных недотрог. Впрочем, какое ему до этого дело? Все, все ему опостылело. Он пробегает мимо, он ищет Тэю. Поздний час. В громадном старом парке он совсем один, но ему все еще чудится, что Тэя где-то здесь, совсем рядом, гуляет не спеша по ночным аллеям.

Он встретит ее, непременно встретит, он чувствует, что они вот-вот столкнутся. Бегом возвращается он на Главную улицу — совершенно пустынную.

Накрапывает дождь. Торопится запоздалый пешеход. Из театрального подъезда выходят последние зрители. Ветер гонит по мостовой сор, обрывки афиш. Придерживая юбки руками, улицу переходит гулящая, и сама она кажется лоскутком, гонимым ветром по мостовой.

Словно сквозь туман видит Оприш идущего Дудулю. Он шагает, будто вбивает в землю сваи, руки он держит за спиной, под плащом, плюется и ругается…

— …Извольте знать, сударь, они отбыли… а точнее сказать, укатили, да, да, в полдень, а в котором часу? Не помню… И дама вместе с ними… Черт бы их всех побрал!.. Отбыли!.. Да, да, уехали, на автомобиле, к дядюшке…

Оприш слышит и ничего не понимает. Будто раскатился над ним гром, оглушил его. Он пытается что-то выговорить.

Губы не слушаются, язык одеревенел во рту:

— Уе… уе…

Пройдя несколько шагов, он все-таки выговаривает:

— Уехала?..

Ступая медленно, осторожно, словно сделался он стеклянным, словно от любого удара может расколоться, возвращается Оприш домой. Нервы натянуты до предела, до звона, так что кажется, не выдержат, лопнут; свинцовой тяжестью наливается все тело и все ниже, ниже пригибает его к такой же, как он, отяжелевшей, холодной, намокшей земле.

…Он тащится вдоль улицы. Следом за ним по краю тротуара бежит каштан, потом еще и еще — и вот уже все уличные каштаны и фонарные столбы бегут за ним следом. Сдвинулась с места площадь с черной фигурой статуи и церковь на другом конце площади — они движутся прямо на него, будто все туже и туже затягивают петлю…

Шатаясь как пьяный, Оприш по-стариковски тяжело опускается на тротуар, сжимает руками голову, уставившись под ноги.

Кривоногий фонарщик колпачком на длинном шесте гасит газовые рожки, впуская черную ночь… Надвигаясь, он все растет, он уже выше крыш, выше церкви. Не замечая, сминает он ногой полу пиджака сидящего на тротуаре человека…

Кажется, будто гигантские кривые клещи вцепились в землю, и в этих клещах спеленутый черным саваном ночи спит город…