Избранное

Симион резко останавливается и громким хриплым голосом спрашивает:

— Что делать-то будем? Что людям дадим?

— Что есть, то и дадим. Где сказано, что мы должны кормить всех, кого нелегкая принесла.

— Что людям дадим? — опять спрашивает Симион, словно не слышит, что ответила жена. Взгляд у него остановившийся, скулы свело, будто от холода.

— Не ори, люди услышат. Сказала уже: что есть, то и дадим. А кому не хватит, пусть катится горохом откуда пришел. Не было бы у меня других забот…

— Сраму и стыда не оберешься, — сказала Ана глухим голосом.

— А ты, приблудная, помолчала бы! Ты меня не зли, а то костей не соберешь! Стой и помалкивай!

Между женщинами возникает огромная, почти до самого потолка фигура Валериу, он слегка отталкивает мать.

— Ты, мать, не очень-то расходись, — сказал он. — Чего к ней привязываешься? Сама во всем и виновата. Не пустила нас везти на мельницу зерно и водки не дала купить. А теперь на других набрасываешься?

Тут Лудовика и дала себе волю. Никто, мол, ее не слушает. Муж не мужик, а тряпка, ему бы не в штанах ходить, а надеть юбку, как бабе. Сын заступается за чужих, а невестка шпионит за ней. Все только хотят на все готовенькое угодить. Хватит с нее, сыта по горло. Пусть сами как знают управляются. Гори все огнем. Ей на все наплевать.

Ана, увидев, какой оборот принимает дело, решила не ввязываться в перебранку. Она ушла в другую комнату и с помощью двух цыганок достала из-под кровати лоток с калачами.

— Ну, сейчас начнутся поминки! — сказал кто-то из окружения попа.

— У богатых хозяев и поминки богатые!

— Сейчас тебе бочку с водкой выкатят.

— Как же, выкатят, дожидайся. А покуда ищут, никак не найдут. Барахла-то полон дом, ничего не доищешься.

— Смотри, вынесли лоток с калачами. Видать, у Трилою заняли, потому как дочка выносит. Ай да лоточек. У других и такого нету.

Среди богатеев послышался вначале смешок, потом настоящий смех, а потом все заколыхались от хохота, опираясь на длинные посохи.

— Лудовика скорее удавится, чем вот так за здорово живешь раздаст триста калачей. Да еще за упокой любимого свекра.

Люди столпились вокруг гроба. Толкались, оттирали друг друга локтями, стараясь первыми поцеловать крест и получить калач. Цыганкам хотелось заполучить калачей побольше. Где хозяину упомнить, кто брал, а кто нет. Им это было не впервой, один за другим целовали они крест, получали калач и кидали цыганке, что стояла в стороне с мешком или торбой, и опять к кресту подходили на целование. Хозяева знали об этих их цыганских проделках и не подпускали их в другой раз. Но сейчас и хозяев-то никого не было, следить некому, так что они перемигивались друг с другом, дескать, давай, не зевай, и окружили толпой лоток.

Кумовья и родня стояли в сторонке, не вмешиваясь, на Ану они и внимания не обратили: она баба.