Избранное

«Ноги ломит».

«Надо терпеть. Что есть жизнь человека? Мука. В муках рождаемся, в муках умираем; всю жизнь приходится мучиться, как ливни и ветра, секут нас беды: то придавит тебя колесом телеги, то какая-нибудь хворь привяжется, то пожар…»

Сквозь смеженные веки старуха видит угол гроба и свечу, желтое пламя трепещет, вот-вот погаснет; сама не осознавая, что она делает, старуха протягивает руку и очищает фитилек от нагара и щупает пламя как что-то мягкое, податливое, безобидное.

*

Поп с причтом показались на дороге. Во дворе все зашевелились. Стоящие растолкали спящих, подняли их на ноги. Заспанные, с отпечатками травы на лицах, те поспешили со всеми остальными к воротам глянуть, кто из хозяев встретит попа. Обычно попа должен был встречать сам хозяин со старшим сыном, а если сыновей нет, то с кем-нибудь из родни.

Но Симион с Валериу возились в хлеву, и встретить попа было некому.

У ворот поп Тирон остановился, поджидая поотставшего от всех пономаря. Заметив, что люди смотрят на него с любопытством, а хозяева не спешат его встречать, он вошел в ворота и произнес вместо положенного «Упокой, господи»:

— Здорово, православные! На посиделки собрались? — и, видя растерянность на лице своих прихожан, пояснил: — Я потому так говорю, что не вижу среди вас хозяев. На мельницу они отправились, что ли?

— Захлопотались они, батюшка, дел-то много, — ответил кто-то из толпы. — Какой хозяин преставился, опора всему дому. Трудно без него управиться.

Поп пытливо поглядел на говорившего и признал в нем одного из ближайших уркановских родственников.

— Другой, может, тебе и поверит, Никулае… А я ведь тут не чужак, я всех вас как облупленных знаю… Опора эта давно валялась в стороне, в куче дровишек, что идет на растопку… А ты давно ли и за сколько в адвокаты нанялся?

Поп с дьячком по людскому коридору прошли в дом и тут же свернули в угловую комнату переодеться. Следом примчался Симион. Одет он был не как положено в таких случаях, в чистое платье, а по-домашнему, по-рабочему, в грязные, засаленные штаны, в стоптанные постолы, из дыр которых торчали полуистлевшие портянки, рубаха на нем была тоже грязная, расстегнута, обнажив волосатую грудь и мощную красную шею. Симион вбежал не здороваясь и не поцеловав руку у батюшки. Этот «варварский» обычай поп отменил тогда же, когда отменил выпивку на поминках, и с тем же успехом. Со временем поп убедился, что «варварский» обычай не столь уж нелеп, как ему показалось вначале, и служит для почитания священнослужителя, и поэтому позволял целовать у себя руку, хотя и делал вид, что противится.

— Что, Симион, ни покоя тебе, ни отдыха? Все трудишься, трудишься? — спросил поп, не взглянув на остановившегося в дверях хозяина, даже не повернув головы: дьячок в это время помогал ему облачаться в ризу.

— А кому ж, окромя меня, трудиться? Когда столько народу в доме собралось, особый догляд нужен.

Священник отметил про себя, что Симион забыл сказать положенное «батюшка».

— Оно верно. Труд богу всегда угоден — и в постный день.

В комнату, оттеснив отца, ворвался Валериу. Это Лудовика срочно послала его из боязни, как бы «этот олух царя небесного, твой отец, не сморозил какую-нибудь глупость». Священник все еще стоял спиной к двери, но он узнал Валериу по характерному покашливанию. Валериу, все время откашливаясь, говорил сиплым голосом, будто хлебнул в жару ледяной воды.

— Святой отец, хм-хм… — начал он, выговаривая слова по-господски и как бы похрюкивая. — Нам бы хотелось устроить деду достойные похороны, как полагается у богатых хозяев.

— Верно, верно сказал, — подтвердил Симион, все еще стоя за дверью.

— Оно видать, что достойные, раз в пост хороните, — ехидно пробормотал дьячок как бы про себя и громко добавил: — Верно, верно, потому как от старика вам осталось большое богатство.

Дьячок был юркий, верткий, подвижный — не человек, юла. И хотя был он беднее церковной мыши и в хате у него было восемь ртов детей, но одевался он барином — в чистую белоснежную рубашку, отутюженные брюки, умытый всегда и причесанный. Он был вхож в господские дома и сам от господ ничем не хотел отличаться. Когда кто-нибудь звал его на похороны, он поначалу отнекивался, ворчал, прикидывался сердитым, несговорчивым, словом, вел себя, как самый злющий поп, но потом все же уступал и соглашался. Человек он был незлой, хотя и вздорный. А прижимистых богатеев, что старались заплатить попу, а стало быть, и ему, как можно меньше, он на дух не принимал.