Избранное

Постола вчера вымокла, а потом весь день сушилась, на солнышке, затвердела, что твое железо, головка вверх задралась, в небо смотрит, оборы не продеваются.

Прекуб помял постолу на колене, поколотил ею об пол.

— Эй, жена, посвети-ка, а то я и до вечера не управлюсь.

Здоровенная курносая в рябинах баба зажгла керосиновую лампу.

— Давай, давай, скорей обувайся, — поторопила она мужа.

Прекуб сидел на полупустом мешке возле кровати, на постели сонно мурлыкал толстый рыжий кот. Отчаянно боролся с предрассветными сумерками чадящий огонек лампы.

Кровать незастелена, одеяло, простыни свесились чуть ли не до земли, на полу сор, солома, метла валяется…

Прекуб принарядился по-праздничному, надел шляпу с цветным шнурком, кошелек кожаный с деньгами на шею под рубаху приладил, взял суковатую палку и оглядел с порога комнату, не забыл ли чего.

— Ну, жена, пойду я, что ли…

— Ступай, муженек.

— Господи благослови, — сказал он и перекрестился.

Ощупал на груди кожаный кошелек, перекинул его на спину и вышел. В сенях темнота хоть глаз выколи. Прекуб о порог запнулся, чуть было не упал.

— Деньги, деньги пуще глаза береги, — крикнула ему вслед жена.

Прекуб отворил калитку, перешел узкую уличку, затененную старыми вязами, перешагнул через лаз во двор Оцу и, не обращая внимания на свору собак, что, заигрывая, с лаем побежали за ним следом, выбрался на проселок.

Ночь стояла ясная, тихая. С запада тянуло прохладным ветерком. Круглая белая луна над холмом Стогул гляделась капризной заезжей барыней, которая то спрячет полное лицо под вуалью, то вновь покажется во всей красе, еще белее и равнодушнее, накидывая на поля полупрозрачный молочный шлейф.

Дорога не спеша тянулась в гору.

Ночной воздух дышал покоем и свежестью, и шаги замедлялись невольно, сами собой.

Прекуб думал. Вспоминал.

Припомнил Прекуб себя деревенским пастушком, гнавшим чужих коров на вырубки неподалеку от Бею. В те незапамятные времена шумели там леса, а потом уж торчали одни обгорелые пни да чернели лисьи норы, и лисы всю ночь своим тявканьем не давали ему уснуть по ночам.

С тех самых пор и мечтает он о собственной коровенке. Ночью он бы ее пас, и под ярмом она бы у него ходила…