Там лежало нечто, лишь отдаленно напоминавшее Соколова. Человек перед ней был страшно худым, лицо покрывали кровоподтеки, скулы превратились в резко выдающиеся на лице треугольники. Казалось, даже кожа его век начала просвечивать. Но почему-то ее больше всего ужаснули колени: тонкие, как у ребенка, – просто кожа, обтягивающая кости.
Соколов сросся с этой адской машиной, подобно тому как деревья сплетаются корнями друг с другом. Тело обвивали провода и катетеры, подбородок и рот скрывала помутневшая полупрозрачная маска.
«Сколько он здесь пролежал? Две недели? Три? Глюкоза и вода почти на нуле… Поэтому сон разрушился… Скорее всего, мозг уже мертв…»
Проверить, жив Соколов или нет, можно было только одним способом: прервать искусственный сон, снять маску и услышать дыхание.
Или не услышать.
«Боже мой, боже мой, господи…» – скороговоркой пробормотала Кира, сжав пальцы так, что они побелели.
Мечникова не верила в Бога, как и многие другие врачи, но сейчас тот, к кому она обращалась, казался единственным, кто мог хоть что-нибудь со всем этим поделать.
– Помоги, пожалуйста, помоги… – взмолилась она, и ее руки отточенными за годы движениями начали переводить датчики на приборной панели «Капсулы» в положения, необходимые для плавного вывода из искусственного сна.
Задержавшись на несколько секунд, она наконец нажала на последнюю светящуюся кнопку, и аппарат, глухо рыкнув, затих и оставил после себя звенящую тишину.
Кира протянула дрожащие пальцы к рычагам разблокировки маски. Она намеренно не дотрагивалась до лица Соколова – ее охватывал ужас при мысли, что кожа окажется ледяной.
Нажала на маску, та с шипением отделилась от лица.
Ничего не поменялось. Дыхания нет – но, может, оно слишком слабое?..
Пальцы застыли над торчащим кадыком Соколова, не в силах прикоснуться и узнать правду. Она ждала, сама не зная, чего, обреченно понимая, что Игорь просто не может быть жив. То, что она видит, – жалкая оболочка, кокон, который остался на Земле, а его сознания, его души больше здесь нет.
Кира как будто вновь оказалась на мосту, и в лицо ей бил ветер, а внизу гудела темнота. Она отвела глаза, полные слез, от реки – на парапете стоял Соколов. Он смотрел на нее, ежась на ветру и часто моргая сквозь снег.
В нем не было страха. Над пропастью стоял человек, который на самом деле ее любил.
И она дотронулась пальцами до его шеи.
Кожа Соколова оказалась холодной, сухой и тонкой, как пергамент. Кира судорожно схватилась за край кувеза, чтобы не упасть: пульса не было.
Она быстро ощупала его страшно худые запястья – пульса не было и там.
Надо было делать хоть что-нибудь – но она безучастно смотрела на свои ладони, на которых лежали ладони Игоря Соколова. Слишком отчетливо, как под увеличительным стеклом, она видела каждый сустав, каждую фалангу, каждую царапину на этих руках. Она сжала их – а потом уткнулась в них лбом и затряслась в беззвучной, разрывающей на части истерике.
Она не могла выразить все, что чувствовала, – не умела, не знала как и, главное, не понимала, почему ощущает все это. Только сейчас она осознала всю ужасающую жестокость судьбы, которая сначала искалечила жизнь ей, а потом лишила разума и личности другого человека – пусть он бесконечно этого заслуживал.
ebooksa