Сын минувшего будущего

— Лучше только тебе! Ты бы со всех сторон был бы в плюсе. Или назад домой, или потом заделался в спасители. Разве нет? Сам себе-то хотя бы не ври.

Дойдя до перекрёстка улицы Чехова и Московского проспекта, где ещё стояло здание старой типографии и был обыкновенный, а не круговой перекрёсток, я остановился на пешеходном переходе. Вдобавок меня бесило отсутствие на светофоре таймера обратного отсчёта, особенно с учётом, что я опаздывал. Про себя я в тот момент думал: «Ну, как так получается, что вроде бы путешественнику во времени этого самого времени не хватает. Никогда не понимал, почему в фильмах им требовалось всё делать в последние секунды? Почему нельзя делать всё сильно заранее, разве для этого надо семь пядей во лбу иметь?».

Вместо зелёного машинам загорелся жёлтый сигнал, и такой же жёлтый автобус остановился в метре от меня по левую руку. На переходе, как обычно, отсутствовала положенная по правилам разметка «зебра». Я, подгоняемый временем и своими разгулявшимися нервами, проклиная всё на свете, сделал первые сдержанные шаги на проезжую часть, внимательно наблюдая за светофором, и, как только сигнал на нём для машин сменился на красный, подался из-за всех сил вперёд, забыв главное правило, известное даже первокласснику — автобусы обходить только сзади. Оглушающий гудок, страшный удар и темнота…

Эпилог

В бесконечно тянущийся темноте, где само понятие существования было весьма условно при отсутствии течения времени, стали всё более отчетливо проступать отдалённые звуки. Поначалу это был обычный сливающийся монотонный гул, но сейчас он постепенно приобретал отдельные грани и оттенки. Сознание, находившееся одновременно везде и нигде, не хотело группироваться, несмотря на все волевые усилия. Словно бы концентрированная капля воли, упавшая в бескрайний тёмный океан растёкшегося сознания, создавала на миг разбегающийся круг возмущения, но лишь на секунды, после чего поверхность снова становилась гладкой.

Находится в таком состоянии было одновременно приятно и беспокойно. Беспокойства прибавлял нарастающий шум, сквозь который, казалось, слышны уже отдельные звуки и даже голоса. Самым громким был звук равномерных монотонных щелчков. Они могли бы служить ориентиром времени, если бы получилось сосредоточиться и сосчитать их, но увы. Тянущуюся монотонную вечность внезапно прервал протяжный скрипящий звук, за которым последовала серия аритмичных ударов, отзывающихся гулким эхо. Где-то совсем близко грянул такой звук, словно целый оркестр одновременно сыграл несколько нот на всех своих инструментах, так же протянувшись эхом. От такой внезапности и силы звука автоматически забилось сердце, хотя страха я не испытал. Впервые ощущалось, что я не просто бесконечное сознание, растворённое во Вселенной, а существую в материальном выражении, и у меня есть сердце.

Первая попытка открыть глаза была мучительной, словно они были покрыты толстым слоем воска, включая ресницы. Мои усилия были похожи на работу автомобильного домкрата, постепенная накачка и медленно расширяющаяся щель между век, сквозь которую серый свет тут же стал обжигать сетчатку. Я не прекращал попыток, несмотря на дискомфорт, и даже начал различать какие-то очертания, искаженные дифракцией от близко расположенных друг к другу ресниц. «Оркестр» слева снова что-то «исполнил» и перед глазами зашевелились очертания. Через несколько секунд, неожиданно, со стороны левого глаза, я почувствовал грубое прикосновение, веки с силой разлепили, и в открывшийся едва начавший адаптироваться к свету глаз ударил поток из тысячи солнц, оставляя горячий отпечаток на дне глазницы. Через секунду поток иссяк, окончательно погасив свет в открытом левом глазу. Ещё секунда-две, и с правым глазом провели такую же процедуру, вызывающую во мне резкое неприятие и даже обиду. Было похоже, что мне нарочно выжгли сетчатку и теперь я вообще ничего не видел, хотя веки были приоткрыты.

Какофония немелодичных скрипящих звуков, сменяющих друг друга, продолжалась секунд десять, а когда затихла, то оставила за собой звенящее эхо, сквозь которое монотонные щелчки были уже едва различимы. Удаляющиеся глухие аритмичные удары, скрип и шелест — воцарилась прежняя тишина с фоновым монотонным гулом и чуть слышным пощёлкиванием, интервал которого, как мне показалось, уменьшился. Медленно проявляющийся серый свет в глазах, словно кто-то постепенно выкручивает ручку потенциометра, прибавляя фотоэкспозиции. Вот уже из одного серого пятна я начинаю различать большой освещённый прямоугольник слева, скорее всего это окно. Вот уже вижу перед собой небольшой чёрный прямоугольник правее от окна наверху. Теперь, когда появились очертания, есть смысл поводить глазами из стороны в сторону. Слева действительно окно, наполовину прикрытое плотным жалюзи, из него падает на меня серый дневной свет.

Голова пока не слушается, лишь слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Боковым зрением расплывчато вижу некую конструкцию, от которой исходят уже еле слышные щелчки. Передо мной белая стена, в левом верхнем углу черный прямоугольник телевизора, видимо, на вращающимся кронштейне. Сам я лежу на кровати, накрытый белоснежным одеялом, кровать оканчивается белым изножьем с овальными отверстиями. Обстановка мне кажется ужасно знакомой, но сознание пока не хочет работать, получается лишь фиксировать факты без осмысления. Справа какая-то голубая то ли занавеска, то ли перегородка, за которой виден неполный прямоугольник двери с пробивающимся сквозь щели по периметру светом.

Довольно скоро, может, минуту или меньше, мышцы глаз начинают подавать признаки усталости, появляется резь в уголках, и я закрываю глаза, продолжая вслушиваться в доносящийся из-за двери гул. Так же постепенно и незаметно, как шум появлялся, он стал пропадать, я отметил это уже вполне осмысленно, и сразу же ощутил как меня завертело, утянув обратно в чёрное небытие.

Внезапное пробуждение сознания, как по щелчку пальцев. Я чувствую своё существование, понимаю, что могу открыть глаза, помню, что уже делал это. Теперь надо делать это осторожно — торопиться некуда. Через приоткрытые щелки вижу ту же картину, теперь уже могу проанализировать и сделать вывод, что это больничная палата. Свет из окна уже совсем тусклый, но на помощь ему пришла подсветка под потолком вдоль стен, подавая в палату мягкий приглушенный непрямой свет. Головой шевелить получается, но очень не хочется, любое движение отдаёт неприятной тяжестью и болью под черепной коробкой. Какое-то время заставляю себя пошевелить руками, но они слушаются с трудом. При первых удачных движениях начинаю их ощущать, боли не чувствую — уже хорошо, руки на месте.

Слева от меня оказывается был постамент с аппаратурой и капельницей — это она так громко в начале щёлкала. Около правой руки глазами нахожу серый пульт с кнопками на проводе, и сразу же понимаю, для чего он нужен. Несколько минут, должно быть, разрабатываю правую руку, которая словно после перекрытия доступа крови, ощущается как безвольно болтающаяся верёвка. В народе это обычно называется «отлежал» или «отсидел». Захватив ослабшей рукой пульт, поднимаю его запястьем на себя, чтобы посмотреть на кнопки и сразу нахожу единственную красную. Раздаётся протяжное, но приятное жужжание. С чувством выполненного долга расслабляю руку и расслабляюсь сам в ожидании медперсонала.

Вошедшая вскоре медсестра в маске очень тактично и спокойно пожелала мне доброго вечера, попросила не вставать и пока не разговаривать, отвечать утвердительно на вопросы опусканием век, и пообещала сейчас же привести лечащего врача. Я моргнул в знак согласия. Она спросила, требуется ли мне что-то срочное. Я смотрел, не моргая, и она отправилась за врачом.

Оставшись один, я попробовал что-то произнести, хотя бы простое «мама», но, как и руки, голосовые связки не слушались, выдавая только мычание и какой-то горловой хрип. Я на время оставил попытки, как и просила сестра.

Минут через пять в палату неспешно вошёл высокий врач в сопровождении медсестры. Оба были в масках, так что из особых примет я смог запомнить только прищур глаз, в уголках которых собрались морщинки, так что казалось, доктор под маской улыбается.

— Доброе утро, Сергей Александрович. Да, понимаю, что уже вечер, но утро ведь, когда проснёшься, верно? — с долей напускного оптимизма произнёс он.

Я медленно моргнул, соблюдая данную мне инструкцию.

— Прекрасно, кажется, сознание к Вам вернулось, Вы слышите, понимаете и даже проявляете дисциплинированность — из-за его глаз было непонятно, говорит он серьёзно или иронизирует.

Я вновь ответил условным сигналом.

— Всё правильно, говорить пока не стоит, это лишние усилия для связок, можно так и голос сорвать, а потом неделю шёпотом разговаривать. Попробуйте просто утробные звуки, вот так «угу».