Перебив Киру на середине фразы, сообщает уставшая медсестра с лиловыми синяками под глазами и воровато прячет в карман халата протянутые мной купюры. Никаких документов, естественно, не проверяет и широко зевает в то время, как мы отклеиваемся от стойки регистратуры и торопливо взбегаем по лестнице. Чтобы оказаться в узком коридоре с унылыми серыми стенами и растрепанным мужчиной лет тридцати, примостившимся на одинокой скамейке в углу.
– Понимаете, Кира Андреевна. Хоккей – это контактный вид спорта. Травмы со всеми случаются, – приблизившись к нам, гнусавит горе-тренер, а у меня за грудиной что-то замыкает.
Клеммы искрят. В нервной системе происходят короткие замыкания. Оголенные провода шибают электрическим током, выворачивая нутро. И я не предпринимаю ничего умнее, чем выдать идиотское.
– Твой сын играет в хоккей?
– Да.
Бросает через спину Кира и направляется к самой дальней палате. Я же двигаюсь за ней, как привязанный. Пристаю, как банный лист. Прилипаю цементным раствором. Не отстаю ни на шаг.
Притормаживаю значительно позже – в паре метрах от больничной койки. С неподдельным интересом рассматриваю сидящего на ней пацана. У мальчишки длиннющие пушистые ресницы, широкие брови, очаровательная ямочка на щеке. У него русые волосы, квадратные скулы и выразительные серо-голубые глазищи.
А еще у него такой же острый упрямый подбородок, как у его матери.
– Медвежонок, родной, как ты? Сильно болит?
– Я в порядке, мам. Все нормально.
Судорожно вздохнув, Кира предельно осторожно дотрагивается до повязки на детском плече и садится на кровать рядом с сыном. Сгребать его в объятья опасается, только проходится кончиками пальцев по здоровой руке и невесомо мажет губами по коротко стриженому затылку.
Явно переживает, если судить по яростно трепыхающейся жилке на шее, но больше ничем не выдает сковавшего ее волнения. Целует еще раз пацана в макушку и поднимается на ноги, разглаживая несуществующие складки на блузке.
– Побудешь с дядей Никитой, пока я поговорю с врачом? Я быстро.
– Хорошо.
Исчезает в мгновения ока, с тихим щелчком захлопывая за собой дверь, ну, а я поддаюсь необъяснимому ступору. Примерзаю к полу, сглатываю лихорадочно и начинаю разговор с нелепого.
– Значит, хоккеист?
– Ага.
Киваю и в третий раз перевариваю безусловный факт. Это мой сын мог сейчас гонять с клюшкой. Мой сын мог запихивать шайбу в ворота. Мой сын мог хвастаться первыми маленькими достижениями на льду.
Не сбылось.
По новой свыкаюсь с мучительной реальностью. С громким свистом выталкиваю воздух из легких. Едва не сгибаюсь пополам от совсем не фантомной боли, скручивающей внутренности в тугой жгут. И выдыхаю терзающий сознание вопрос.