Наондель

22
18
20
22
24
26
28
30

Сулани построила к тому же небольшой хлев для своих коз. Тепло их тел согревало нас, пока мы жили в пещере. Там всегда было холодно, как бы мы ни топили. Гараи объясняла: это потому, что в этом месте сила особенно мощная. И, как и у Анджи, это сила, у которой есть и светлая, и темная сторона. С помощью этой силы мы смогли победить мужчин, которых послал за нами Искан. Когда они осадили Дом Знаний, мы спустились в пещеру и спрятали там Иану. Гараи обратилась к силе и принесла большую кровавую жертву, а потом все мы выбрались на горную сторону по одному из подземных тоннелей, идущих из пещеры. Мы все тогда были исполнены силой, даже мои старые руки могли творить чудеса, и мы сбросили на мужчин огромные камни. На них обрушился настоящий камнепад, и они погибли, все до последнего.

Из тех камней Сулани построила потом стену вокруг нашего дома. Защитное укрепление.

Мои дни сочтены. Вероятно, мне уже немного осталось, и меня это не беспокоит. Долгое время я мечтала умереть. Сейчас я больше не ищу смерти как выхода, но она меня и не пугает. Я повидала предостаточно. Сделала достаточно. И меня радует, что на этом острове будет рождаться новая жизнь. Новые дети будут свободны – такую свободу мы, сестры, даже представить себе не могли.

Мы заняты своими делами, жизнь на острове идет своим чередом. Она тяжела, но хороша. Гараи ухаживает за нами, прогоняя болезни отварами и настойками. Кларас и Иана занимаются рыболовством и стиркой. Эстеги и Сулани заботятся о козах и собирают дикие съедобные растения для нашего пропитания. Эстеги отвечает за нашу маленькую кухню и никого другого не допускает к приготовлению пищи. Орсеола дарит нам покой от воспоминаний и страхов, преследующих нас по ночам. Даэра танцует, смеется и поет нам, она шьет одежду и рисует прекрасные картины на стенах Дома Знаний, вырезает из дерева всякие хозяйственные предметы, помогает Гараи в саду и Сулани с Эстеги на сборе ягод.

Только у меня нет никаких обязанностей. Другие только фыркают и посмеиваются надо мной, когда я так говорю, – каждая по-своему. Они называют меня Мать и говорят, что я объединяю всех. Мне кажется, в этом нет необходимости. Нас связывает сила Анджи и жертва Ионы. Но я не спорю с ними. Провожу время, пытаясь разобрать тайные свитки Искана. Записываю то, что с нами произошло, и пытаюсь убедить остальных сделать то же самое. Для того, чтобы ничто не забылось, – так я им говорю.

Но это не вся правда. Это нужно было мне, чтобы сохранить для себя Эсико. Все эти годы я так волновалась за нее. Что сделал с ней Искан после того, как мы бежали? Как сложилась ее жизнь? Жива ли она?

И вот у меня в руках ее письмо. Теперь я все знаю. Я не буду писать ответ. Настало время отпустить дочь.

Письмо Эсико

Уважаемая мать моя,

пусть твои глаза будут по-прежнему остры, рука тверда, а голова ясна.

Я пишу тебе письмо, сидя за столом, в Доме Покоя. Солнце стоит низко, заглядывая в большие окна, в его золотых лучах кружится пыль. Рядом с моим локтем стоит бокал с вином и блюдо с жаренной в масле вейей. Ее запах, блестящая на солнце тонкая сахарная корочка напоминают мне о вечерах, которые мы провели вместе в твоих комнатах. Это были спокойные часы, заполненные мягкими тенями, сладкими кушаньями и покоем. С отцом все было по-другому: быстро, жестко, с резкими контурами. Ты была мягкой. У нас была наша тайна, связывавшая нас. Куда бы я ни направлялась, казалось, ты держишь меня в паутине тончайших шелковых нитей. Однако благодаря тебе я пользовалась большей свободой, чем ты или любая другая женщина в Охаддине. Этого я никогда не забуду. Из-за этого твоего подарка мне я и пишу тебе сейчас, мать. Это будет единственное письмо. Потому что многое я не могу тебе простить, и моя благодарность за свободу, которой я пользовалась, не покрывает все мои раны.

Самая страшная из них – потеря Анджи.

Прошло три года с тех пор, как ты убила Анджи. Каждое утро, просыпаясь, я ощущаю потерю как жгучую боль в груди. Тебе не понять, каково это. Ты думаешь, что понимаешь, я буквально вижу тебя перед собой, пока пишу эти строки: как ты фыркаешь, передергивая плечами, и легкая складка пролегает у тебя на лбу. Ты думаешь, что все знаешь об Аджи, потому что выросла, будучи его хранительницей и подругой. Но Анджи был моим братом-близнецом, а я – его, он всегда был рядом – еще до того, как я себя помню. До сих пор не могу поверить, что его больше нет. Какая-то часть меня умерла с ним, и я пока не понимаю, как мне жить дальше. Отец тоже не понимает: для него Анджи всегда был чем-то другим, чем для меня. И, что бы он себе ни думал, источник никогда не разговаривал с ним так, как со мной. Без всяких усилий я понимала все, что вода хотела мне сказать. Она шептала прямо мне в сердце, прямо в кровь. Она была частью меня еще до рождения. У тебя все это было не так.

Не только я одна страдаю, ощущая боль и потерю всего, что было. Вся Ренка рухнула. Ничего больше не растет. Нет урожая, который можно собрать. Думаю, земля восстановится со временем. Это я могу прочесть в свитках отца, где написано о других местах, потерявших сердце. Ибо Анджи был сердцем Ренки, а отец сделал его сердцем всей Каренокои.

Первыми ушли работники, ибо не получали больше ни платы, ни еды. Они ушли на восток – те, кто не смог устроиться на торговые суда. Некоторые, говорят, стали разбойниками и пиратами.

Владельцы земли держались дольше всех, не желая покидать свои старинные хозяйства и могилы предков. Но теперь и они начали уезжать. Свирепствует такой неурожай, что они не могут купить себе еды даже за чистое золото. А золотом сыт не будешь. Куда они едут и как будут выживать, мне неведомо. Надеюсь, что те, кто увез с собой достаточно золота и украшений, смогут начать жизнь в других странах. Может быть, нет. Возможно, они вернутся, когда земля снова станет плодородной. Кто знает.

Я тружусь день и ночь, помогая нуждающимся. Всю зиму по моему приказу жителям выдавали провизию из государственных запасов. На те средства, которыми располагала страна, я закупила еще. Однако после войн денег осталось немного, и на них мало что можно купить. После всех вторжений отца никто не желает иметь дела с Каренокои. Повысить налоги в других провинциях я не могу, им и так тяжело. И я не хочу, чтобы меня боялись и ненавидели, как отца. Мой народ будет меня бояться и любить.

Дворец правителя пустует. Я могла бы переехать туда, но мне уютно в моих комнатах. Сюда я забрала жену и дочь Сонана, они живут со мной, и я чувствую, что от их присутствия мне хорошо. По вечерам я играю с девочкой. Она выказывает признаки одаренности, а ее мать, мудрая женщина, учит ее читать и писать. Может быть, когда она подрастет, я назначу ее своим визирем. Мы приносим жертвы в память о Сонане, о Корине и Эноне. Пока я жива, их духи будут в чести и не впадут в забвение. Надеюсь, что это мое обещание подарит тебе покой. Кроме того, я начала курить фимиам и жертвовать монеты духам моих сестер – тех, кому не суждено было жить. Я не знаю, сколько их было, и они остались для меня безымянными, но знай – я все равно помню о них.

Я слежу за тем, чтобы каждый день в Зале Славы стояли живые цветы. Культ правителя, созданный отцом, хорошо служит моим целям, благодаря ему я могу управлять Каренокои. Мы продолжаем славить дух правителя в день его смерти и в праздник урожая. Организуем роскошные процессии, раздавая бедным милостыню и еду. Всем слугам, всем чиновникам правителя и всем работникам я даю выходной, чтобы они могли отдать дань памяти правителю и принести жертвы своим умершим. Во всем этом я занимаю место старшего сына правителя.

Есть и те, кто возражает против этого. Ты наверняка легко угадаешь их имена, но на самом деле не имеет значения, кто они такие. Мужчины при дворе. Они говорят, что я не мужчина. Их болтовня меня не волнует. Я знаю о Каренокои куда больше, чем они. Мне не нужна вода уаки из Анджи, чтобы они меня боялись и сидели смирно. Воины обожают меня. Я ездила с ними в походы, воевала бок о бок, показала, что достойна их уважения. Они преданы мне, даже если дворцовые собачки вдруг затявкают. Я всегда помню о том, чтобы давать воинам множество привилегий и славу, и всегда напоминаю об этом дворцовым собачкам во время парадов, ибо еду на лошади с войском, а не с придворными.