К вальсу мы успели только-только. Огинская полюбовалась удивленным, а затем возмущенным лицом дражайшей тётушки, распорядитель объявил вальс, и мы закружились.
— Никогда бы не подумала, что вы такой серцеед, Владимир Антонович, — упрекнула меня Елизавета Петровна.
— Честное слово, до сего дня я об этом не предполагал и считал себя черствейшим сухарём. Но обстоятельства открыли мне глаза.
Огинская улыбнулась, но продолжила выговаривать:
— Вы чуть было не пообещали прокатить ту невозможно наглую девчонку, Лебедеву.
— Вы напрасно переживали, мадемуазель. У меня вполне развито чувство самосохранения.
Девушка рассмеялась.
— Да уж, здешним барышням палец в рот не клади.
— И не собираюсь. Мне пальцы дороги, как память о матушке.
— Расскажите мне о ней.
— Это трагичная история, а на балу положено веселиться. Если позволите, я поведаю вам об этом в более подходящей обстановке.
— А если очень коротко?
— Если очень коротко, это повесть о том, как из-за жестокости отца юная княжна стала мещанкой.
— Действительно, этот рассказ не слишком подходит для бала.
— Тогда давайте просто танцевать.
И мы отдались вальсу.
Когда я вел Огинскую обратно, она спросила:
— Владимир Антонович, раз ваша матушка была княжной, стало быть, вы наследник княжеского рода?
— Потенциальный, да. Но для того, чтобы меня объявили княжичем, необходимо, чтобы глава рода написал ходатайство в соответствующую канцелярию, государь рассмотрел его и собственноручно завизировал. После этого канцелярия внесет изменения в свои реестры и выдаст бумагу, в которой обозначит меня как наследника. На всё про всё уйдёт не менее полугода.
Девушка хотела задать следующий вопрос, логично проистекающий из нашей беседы, но тут мы как раз пришли.