— Госпожа Карамышева, я возвращаю Елизавету Петровну вашему попечительству. И хочу попенять вам. Можно забыть на стуле платок, веер, но как можно забыть на стуле племянницу! Неужели это предвестники надвигающейся старости?
Карамышева пошла красными пятнами и открыла рот, чтобы, наплевав на бальный этикет, высказать мне всё, что она думает о таком невоспитанном простолюдине, но я был уже далеко. Меня ждала полька с Аннушкой Лебедевой.
Мазурка хороша тем, что в ней есть несколько моментов, когда партнеры просто стоят рядом, ожидая своей очереди войти в круг, и можно без проблем побеседовать о чём угодно. Елизавета была весела и беззаботна, от души наслаждаясь танцем.
— Так вы, если я правильно поняла, без пяти минут князь?
— Не знаю, сколько осталось минут, но прошение подано. Далеко ли оно продвинулось, мне неизвестно, но я надеюсь, что к осени вопрос будет решен. Только — тс-с-с, никому, иначе до осени я не доживу.
— Почему же? — взметнула Огинская бровки в притворном удивлении.
— Все просто: меня растерзают прямо здесь милые юные барышни. А их мамаши будут клевать мне печень почище Эфона[1]
— Хорошо, я не стану делиться этим сокровенным знанием. Вдруг ваша печень пригодится мне самой.
К моменту перерыва в танцах я самым натуральным образом взопрел. К счастью, более искушенный в светской жизни Клейст дал хороший совет: взять с собой лишнюю сорочку. И сейчас я в полной мере оценил предусмотрительность компаньона. Заодно и понял, почему туалетная комната называется именно так: это — не место для отправления естественных потребностей, а место для приведения в порядок своего туалета, то есть, одежды.
Я не один был таким продуманным. Сразу несколько молодых мужчин занимались тем же, чем и я: обтирались влажными салфетками, опрыскивались душистой водой или, как говорят французы, eau de Cologne. На освеженное тело натягивали чистую сорочку, возвращали на место жилет, бабочку и фрак и — вуаля — вновь были готовы к подвигам на паркете.
Я без спешки привел себя в порядок, перед зеркалом поправил бабочку и вышел в зал. Огляделся по сторонам, ища знакомые лица, прикинул, где можно будет отыскать Клейста и вздрогнул, почувствовав на себе чей-то недобрый взгляд.
Я быстро обернулся. На меня с балкона второго этажа пялился немолодой лощеный господин с парой гражданских орденов на левой стороне фрака. На лице его была написана такая ненависть, что мне стало не по себе. Увидев, что обнаружен, незнакомец отступил назад и скрылся из виду, но лицо его я успел запомнить. Встречу в другой раз — не перепутаю.
[1] Эфон — орел, который, согласно греческим легендам, клевал печень Прометея.
Глава 26
Клейст обнаружился в салоне для курящих, при том, что сам он с папиросой или сигарой ни разу замечен не был. Зато был уже изрядно навеселе.
— Познакомьтесь, господа! — представил он меня своим собутыльникам и сокурильникам. — Владимир Антонович Стриженов, гениальный гонщик и не менее гениальный конструктор. Его идеи, вне всякого сомнения, опережают своё время. Даже на нашем старом мобиле проиграть было бы трудно. Но с новой машиной это просто невозможно, разве что вовсе не выходить на старт.
— Хотелось бы взглянуть на вашу хвалёную «Молнию».
Лощеный толстяк, словно бы сошедший с карикатур про капиталистов, выразил, видимо, общее пожелание.
— Увы, господа, — разочаровал я честную компанию, одновременно пихая Клейста в бок, — сейчас это никак невозможно. Мобиль едет поездом и прибудет в Санкт-Петербург непосредственно перед гонками. А вот после соревнований милости просим. И посмотреть, и, может, даже прокатиться.
— Я тоже не прочь прокатиться на вашей «Молнии», господин Стриженов.