И я отбросил все сомнения.
Проблема была ещё и в том, что Машка с Дашкой сейчас были в гимназии, и помочь мне со сборами не могли. Но я и сам с усам, где что лежит знаю не хуже их, так что уже через час я, вымытый и одетый, с уложенным кофром за плечами, садился за руль мотоцикла. По хорошей дороге, да даже и по плохой, но сухой, я бы меньше, чем за час долетел, но по скользкой липкой грязи едва успею. Плохо, что обратно придется ехать, скорее всего, потемну. Ну так не впервой. Потихоньку, полегоньку доберусь. Не пешком ведь.
Я успел, но совсем-совсем на тоненького: подкатил к крыльцу Тенишевского особняка без четверти два. Двери мне открывал тот же лакей, что привозил письмо. Видный мужчина, осанистый, важный. Лицо непроницаемое: не положено слуге чувства иметь и, тем более, их показывать.
Я шагнул вперед и, не заметив слуг в прихожей, обернулся спросить насчет переодевальни. И на безупречно холодном лице лакея увидел вдруг злобный оскал. Правда, это продолжалось лишь мгновение, и слуга вновь стал бесстрастным, как и полагается таким важным людям. Может, мне померещилось? Степенно шагая, слуга проводил меня в требуемое помещение и оставил одного.
Я давно уже освоился с мужскими туалетами, и самостоятельное переодевание сложностей у меня не вызвало. Справился минут за пять. Выглянул в прихожую, там — никого. Дорога в приёмную князя с первого раза запомнилась плоховато, да и кто знает — вдруг он изволит нынче принимать гостей в какой-нибудь пятнистой или, там, полосатой гостиной?
Подождал еще. Время тикало, а за мной никто не приходил. Тут я спохватился, что так и не удосужился прочесть письмо. Ну, хоть какое-то занятие для успокоения нервов. Надорвал конверт, вынул листок бумаги, по традиции, веленевой, с водяными знаками. И первое, что увидел — дату. Письмо было написано три дня назад. Не думаю, что князь Тенишев, вне зависимости от своего ко мне отношения захочет таким вот образом поставить предполагаемого гостя в неловкое положение. А, значит, что? Значит, налицо самоуправство слуги. И слуга этот не хочет, чтобы мы с князем встретились. И, значит, за мной никто не придет. Видимо, либо я должен посидеть и, обидевшись, убраться восвояси, либо князь, оскорбившись моим опозданием, откажет в приеме. Слуг в старом особняке мало. Значит, нужно просто идти и искать князя. И искать громко, так, чтобы меня слышно было во всем доме.
— Федор Васильевич! — голосил я, плутая в лабиринтах комнат. — Ваше сиятельство!
Повсюду была накрытая пыльными чехлами мебель, наглухо задернутые шторы, полумрак и запустение. Но дорога, кажется, верная. Я могу ошибаться, но память подсказывает, что в прошлый раз вели меня именно этим путем.
— Федор Васильевич! Ваше…
— Ты чего разорался, ирод? — напустилась на меня невесть откуда появившаяся тётка.
— Так заблудился. Меня нынче князь на встречу позвал, время уже вот-вот подойдет, а я в прихожей жду, и никто за мной не приходит. Вот так просижу, а потом скажут — мол, опоздал.
— Это да, — сменила тётка гнев на милость, — это может быть. Князь порою бывает ох и крутенек! Ну давай, сведу тебя к нему. Он и впрямь нынче ждет кого-то. Агафью, вон, озадачил с утра булки печь. И чтобы, говорит, ко времени горячими были, чтобы с пылу — с жару!
Тетка трещала, перескакивая с одного на другое, но при этом резво топала по особняку. Не всегда путь наш пролегал через господские комнаты. Порою приходилось проходить через переходы, прикрытые с двух сторон портьерами, но я был этому только рад. Плевать на пыльный сюртук, зато не опоздаю.
Мы подошли к массивной отделанной орехом двери, когда часы начали отбивать два часа. Подле нее на стуле сидел тот самый лакей, что открывал мне двери. При виде нас по лицу его пробежало изумление, тут же сменившееся испугом, чуть ли не паникой, Он подскочил со стула и загородил собой дверь.
— Не пущу! Болен князь, не принимает никого. Прочь подите! Прочь!
Может, я бы и послушался, но поведение слуги уж больно хорошо это ложилось в придуманную мною теорию заговора. А потому я заломил ему руку за спину и его же лбом открыл дверь.
— Добрый день, ваше сиятельство, — поприветствовал я князя.
Нынче он решил принять меня в кабинете. Одет был торжественно, с орденской лентой Андрея Первозванного через плечо. Чуть ниже Андреевской звезды была еще одна — ордена Владимира с мечами и бантом. Степени я не разобрал. Я и в орденах-то разобрался не сразу: одна звезда, да и другая звезда. Но потом вспомнил, что Андрей носится выше всех. Были у князя и Георгий, и Станислав, и еще что-то, сверкающее драгоценными камнями и драгоценными металлами. Я на этом фоне смотрелся весьма скромно. Да что там — лакей, все еще пытающийся вырваться из захвата, в своей расшитой золотом ливрее выглядел солидней и представительней меня.
При виде нас троих — меня, подвывающего и скрючившегося слуги да приведшей меня женщины, с любопытством заглядывающей в кабинет, князь сперва удивился, а после нахмурился. Подвижные брови его, взлетевшие было к середине лба, грозно сошлись к переносице.
— Что сие означает, господин Стриженов? — спросил он таким голосом, что у меня за спиной раздался тихий испуганный писк: