Во всем, чего народы моего края добились, немалая заслуга русского языка, нашего второго родного языка. Сколько порой невидимых мостов перебросил этот язык от народа к народу! Сколько, казалось, обреченных на вымирание языков малых народов поднял этот великий и щедрый, богатый и тонкий, мужественный и благородный язык! Кто бы знал о наших мыслях, о наших чувствах, о нашей жизни без переводов произведений на русский язык.
На наш язык, конечно же, переводятся и печатаются все значительные решения партии и правительства, правовые и научные трактаты. Но, почтенные, вы сами прекрасно знаете и для других это не секрет, что эти документы горцы главным образом читают на русском языке, чтоб яснее и точнее понять их смысл. Наш язык, не имевший своих традиций пропаганды философских, государственных, правовых и научных знаний, не всегда может передать идентично суть того или иного документа и поэтому благо, что русский язык, как второй родной язык, помогает нам в осмыслении действительности. Поклон тебе и наша сыновняя признательность, источник наших надежд и стремлений, опора и вера наша, русский язык! С тобой мы во сто крат стали богаче душою, ближе к земле, к человеку. Глубины твои и высоты сравнимы лишь с космической далью, в них наше настоящее и будущее.
— Бетон, бетон давай! — спешат студенты за оставшиеся дни заделать перекрытия здания детского сада, покрыть и засмолить.
Смотрите, за каких-нибудь неполных два месяца там, где был пустырь, выросло это светлое, большое, красивое здание из пиленого белого камня, и это построили багратионцы — молодцы! Здесь будут находиться дети рабочих совхоза, доярок. Новое дело, неведомое до этого горцам, и люди обретут здесь новые специальности. Вчерашние колхозники станут настоящими рабочими. Слышу громкий голос Мангула — он подкатил самосвал под бункер и вышел из кабины.
— Эй, Мубарак, давай-давай бетон!
— Ты что, глотаешь его, что ли?
— Не я, а эти дьяволы спешат, осталось три дня!
— Спешить не надо. Ты знаешь — быстрая вода?..
— Знаю, знаю, давай-давай бетон! Постой, погоди… — Выскакивает из кабины Мангул, увидев идущую в нашу сторону Асият. Он подбегает к ней, лучась от радости. — Здравствуй, Асият!
— Здравствуй, Мангул, — пожимает Асият его руку и глядит на него снисходительно и даже дружелюбно. Мангул уже несколько дней учит ее водить самосвал. Теперь понятно, почему он перешел на грузовик. Это дает ему возможность видеться с ней, а мне он объяснил, мол, водителей не хватает. Может быть, и так… Жаль мне его, тщетную питает он надежду, если хочет получить взаимность у невесты при живом женихе. Хотя чем черт не шутит, может, у жениха и невесты размолвка окончательная и обжалованию не подлежит.
— Я рад видеть тебя. Чем могу служить? Сядешь в кабину? — студент готов во всем услужить ей, даже если она пожелает покататься на нем самом, пожалуйста, он тут же станет перед ней на четвереньки. Эх, Усман, Усман, пропащая душа.
— Ты что, все-таки решилась водителем быть?
— А что, разве это страшно, дядя Мубарак?
— Ничего страшного, Асият. Говорят же, если бы все машины водили женщины, то люди были бы избавлены от несчастных случаев на дороге.
— И то правда, дядя Мубарак.
— Ты, Асият, не отрывай его от работы, вон, ребята шумят, лопатками на крыше размахивают, и будь, пожалуйста, умницей, — предостерегающе наставляю я ее.
— Это в каком смысле?
— Я имею в виду, как бы Усман не обиделся.
— Странно, что вы все Усман да Усман, что я, клятву, что ли, перед ним давала, или… — не договорила Асият, сошла, обошла горку песка и гравия, села в кабину самосвала Мангула, оставив меня в смятении. На самом деле, что же это между ними происходит? Неужели серьезная у них размолвка? Все в ауле ждут свадьбы, говорят, мать Усмана немецкий спальный гарнитур купила, а когда ее спросили, почему немецкий, говорят, сказала: «У них матрацы жесткие бывают». И откуда Меседу знает о таких подробностях? Поистине мир людей сомкнулся, стал близким…
— Эй, Мангул, кому они угрожают? — спрашиваю я, показывая на расшумевшихся ребят.