— По-моему, не отец хитер, а она хитра.
— Нет, неволить дочь он не вправе. И что же она? — сказал директор с явной досадой. — Неужели неверна своему слову? А я ей поверил, она так искренне и душевно говорила…
— Своенравная она…
— Все равно, хорошая будет пара — Усман и Асият, — сказал он, подправляя усы, из-под которых проскользнула лукавая улыбка.
Я понял его, да, да, он не договорил, но я догадался о том, что за мысль осенила его. Он как бы сказал себе: «А я постараюсь, чтоб они поженились, пусть тогда Али-Булат попробует настоять на своем».
— Эх, мне бы их годы с моим вот нынешним опытом, горы бы перевернул. Да, жизнь не танец — назад, к сожалению, не станцуешь.
А Абду-Рашид молча рванул машину и поехал по еле заметной в траве колее в ту сторону, куда ускакал джигит Усман, видимо, поспешил предупредить чабанов о том, что к ним едет уважаемый гость — директор. То там, то здесь, то белыми, то черными пятнами плывут по альпийскому лугу, как тени облаков, отары овец, эхом отдаются в горах окрики чабанов. И окрики чабанов не такие, как встарь. В старое время, например, они кричали, вкладывая в смысл слова весь свой гнев, все проклятья, адресуя их бекам и князьям, хозяевам отар: «Да чтоб околел ваш хозяин, да чтоб лопнуть вам до того, как коснется кинжал, да чтоб вы подохли!». А ныне, размахивая ярлыгой над головой, чабаны говорят: «Эге-гей, да сохранитесь вы на славу, да чтоб приумножиться вам, да здравыми вам быть! Эге-гей, не туда, куда вы в кусты, здесь же трава сочнее! Эй, козел рогатый, ты что о себе думаешь, об отаре не думаешь, тебе бы листочков ивовых, я знаю, а овцам-то они ни к чему… Ты понял меня, рогатый?.. Вернись, поворачивай, нельзя только о себе и о своих вкусах думать!..»
Мы вброд проехали речку.
Еще издали нас заметили огромные лохматые собаки-волкодавы и с хриплым лаем всей сворой бросились нам навстречу. Многие собаки в горах уже привыкли к машинам, а вот свирепые чабанские псы не признают никакой техники.
Куш — это стоянка чабанов. Давно к лучшему изменился быт чабанов, не видны здесь, как раньше, убогие шалаши и войлочные бурки, накинутые на воткнутые в землю палки. Стоят две поменьше, для старших чабанов, и две большие — для остальных — современные палатки, какие бывают у туристов. Одни из них выцветшие, а другие почти новые, с синим тентом и оранжевыми боками. Палатки эти утеплены и с окошками, в них уютно и тепло: раскладушки, чистая постель, переносной телевизор, транзисторы, до которых чабаны дотрагиваются не так уж часто. За день они так устают, что хочется поскорее раздеться, растянуться и выспаться вдоволь. А это им удается в случае, если за ночь не происходит ничего непредвиденного. А то ведь нередко бывает: то волки нападут, то пойдет ливень, то молния ударит рядом в какое-нибудь дерево, и сорвется испуганная отара. Трудна чабанская доля, но зато привычная. Из рода в род с давних времен передается эта профессия, и недаром чабаны говорят: «Все равно когда-нибудь в каждом потомке нашем заговорит наша чабанская кровь».
Раньше я этого не понимал, но когда несколько наших учителей оставили педагогическую работу и взяли в руки ярлыги, я понял, что в них заговорила кровь предков. Кроме крови предков, конечно, и желание подзаработать — материальная заинтересованность пока что немаловажная деталь в жизни. И вот все чаще и чаще появляются чабаны с дипломами о высшем образовании, и глядишь: через два-три года этот чабан разъезжает на собственной машине и совершает с семьей поездки в самые лучшие курортные места, останавливаясь в автокемпингах, о которых я и понятия не имею.
У большой полинявшей палатки стоят две арбы, торчащими дышлами напоминая зенитки, что были установлены неподалеку отсюда в годы войны. Поодаль — сколоченная из досок кормушка для собак, с таким усердием оберегающих и чабанов и отары. А вокруг палатки разбросаны всякие пожитки животноводческой бригады. Здесь две бригады. Хала-Букун — это значит старший чабан, он же и бригадир. Али-Булат, отец Асият, и Сирхан, отец Усмана, — оба старшие чабаны. У первого овец в отарах больше тысячи, а у второго — более девятисот. И эти две бригады почти всегда бывают вместе: и на зимовье в Ногайских степях, и здесь, на летних пастбищах. У Али-Булата в бригаде пять чабанов, а у Сирхана, хотя у него меньше овец, — шесть. Бригады соревнуются как между собой, так и с другими бригадами.
Бригада Али-Булата сохранила от каждой сотни овцематок по сто семнадцать ягнят, тогда как бригада Сирхана от каждой сотни овцематок — по восемьдесят три ягненка. Зато настриг шерсти вторая бригада дала почти вдвое больше. Почему? Потому что Сирхан сторонник раннего окота овец. Такие ягнята быстро набирают в весе, и их можно стричь, а ягнята в бригаде Али-Булата ко времени стрижки бывают еще очень малы. Каждый сторонник своего метода, каждый защищает свои способы.
Метод Сирхана считается прогрессивным, новым, тогда как метод Али-Булата старый и испытанный, и Али-Булат выставляет всегда один аргумент: «При раннем окоте ни у одной овцы не бывает двойняшек, нужно больше ухода и больше дефицитного корма». На что Сирхан отвечает: «Надо думать о доходе, доход с шерсти больше».
А шерсть сейчас в цене. Метод этот в овцеводстве нашем считается новым, а все новое, прогрессивное поначалу всегда встречает на своем пути препятствия. «И от кого, от Али-Булата, который меня обвинял и назвал «консерватором», я такого не ожидал», — бывает, ворчит Сирхан.
Усман, отпустив лошадь, возился с собакой, раненной в схватке с волками. Пса держал, помогая ему, отец его Сирхан. А Али-Булат с другим чабаном спускался с косогора к стоянке. Шел он, переваливаясь с ноги на ногу. По походке тяжелой и неровной легко можно было узнать его.
В это время мы обратили внимание на овцу, которая кружилась на одном месте, точь-в-точь как котенок, который хочет поймать свой хвост.
— Что с ней? — заинтересовался я.
— Не жилец более она, — говорит, поравнявшись с нами, Али-Булат. — Вертячка, болезнь такая есть.
— И нельзя излечить?
ebooksa