Опасная тропа

— Нет у меня никакой бумажки. Сам подписал, а теперь… Нет у меня бумажки. Вот и все. Сына я вот вез, хотел познакомить его с твоими детьми, я о тебе ему рассказывал, а ты… Нет у меня никакой бумажки.

Директор долго пил воду с ладони, затем обернулся и, вытирая носовым платком руки, пошел к своей машине. Мы пошли за ним и сели в машину.

— Сам принесешь ее… сам! — крикнул директор уже из машины, упрямо сдвинув брови. Он был угрюм, но доволен.

Мы отъехали. А у меня перед глазами долго еще стоял этот мальчик, заступившийся за отца. Хороший мальчик, умные у него были глаза, но знать слабости своего отца ему пока не дано было. И мне кажется, знай он все о своем отце, хотя, быть может, все это отец и творит именно ради благополучия детей, он бы среагировал по-иному. Он или упрекнул бы, сказав: «Не надо, отец, этого делать», или, ничего не говоря, ушел бы в себя от стыда и стал бы замкнутым, привередливым. Хороший мальчик, наверное, и учится хорошо, совсем не подумаешь, что он сын такого отца!

ШОРОХ ШЕЛКОВИСТОЙ АЛЬПИЙСКОЙ ТРАВЫ

Тропа бороды касалась, — говорят у нас о крутом склоне. На подъеме Апраку встретился нам всадник на взмыленном коне. Не сразу узнали мы в нем нашего ветврача Усмана — сына Сирхана. В папахе и в бурке он был похож на актера во время съемки художественного фильма, когда повторяют очередной дубль. Я даже огляделся, нет ли где камеры и оператора?

К нам в последние годы зачастили киноработники. Одна киносъемочная группа для съемки эпизода из старой жизни искала старый аул с глинобитными плоскими крышами, с маленькими окнами и кривыми балками, одним словом, со старым бытом и старой утварью. Искала, искала, и все тщетно. Говорят, пришлось им такое строить у себя в павильоне. А я бы все-таки сохранил для потомства, как музей под открытым небом, такой уголок. Тем более, что в горах сейчас столько мелких хуторов рушится, оставшись без присмотра. Жители давно переселились на равнину, ближе к новой жизни.

На самом деле, для такого вида искусства, как кино, здесь благодать: что ни поворот — новые очертания, новый пейзаж. А какой можно было бы заснять здесь боевик с захватывающим сюжетом, с бегством, погоней, со стрельбой из кремневых ружей, о жизни и любви такой девушки из гор, как Салтанет, чей образ увлек даже такого писателя, как Александр Дюма, автор «Трех мушкетеров».

Увидев директора совхоза, Усман спешился, поздоровался. Высокий, стройный джигит с упрямым, скуластым, мужественным лицом, украшенным черными, как перья у стрижа, усами. На чистом подбородке заметная ямочка. И почему-то подумалось мне, что этому джигиту была бы к лицу настоящая черкеска из домотканого серого сукна. Но в наше время этот прекрасный старинный наряд не носят. А жаль, надо было хотя бы раз в год на каком-то празднике всем надевать наряд этот.

— Ты что это коня не жалеешь, Усман, — говорит Усатый Ражбадин, пожимая руку, — лучшего коня я тебе выбрал из нашего табуна, а до чего ты его довел…

— Уговори отца моего, директор, чтоб он купил мне машину, тогда я с удовольствием отпущу эту клячу в табун… — отвечает Усман, и по голосу можно узнать, что джигит сегодня не в духе.

— Что ты такой угрюмый? Случилось что?

Директор, конечно же, знал о случившемся, о том, что сватам этого парня отказал своенравный Али-Булат, отец Асият. Но, по-моему, Ражбадин пока не догадывается о том, что Али-Булат настаивает, чтобы дочь поступила в институт и выучилась на врача.

— Вчера ночью волки поранили, говорят, лучшую собаку в отаре, вот отец и вызвал меня на стоянку.

— Волки?

— Да.

— Их же не было.

— Появились.

— Это же хорошо!

— Что же хорошего, двух овец зарезали.