Ноги понесли по ступенькам вверх. Ей чудилось, что позади несется десяток крыс с длинными облезлыми хвостами и это придало ей сил.
Миновав четыре пролета, она остановилась и отдышалась.
Свет горел не на каждом этаже, а там, где горел — был тусклым и мерцающим. Синие стены впитывали этот свет с хищной жадностью, наливаясь плотоядной густотой. На подоконнике пятого этажа она увидела тлеющий бычок в жестяной банке из-под кильки. Кольцо сигаретного дыма застыло на уровне глаз, не желая рассасываться.
— Долго еще? — хотела она спросить, поднимаясь на шестой, но, когда увидела Грома, замершего перед дверью, поняла, что они пришли.
Он стоял перед дверью без движения. Маша и без того перепуганная, решила, что с ним что-то случилось, но потом, спустя пару секунд, когда отдышалась, услышала из-за двери трель телефонного аппарата.
— Мне звонят, — сказал Гром.
Маша заметила ключ в его руке, но он будто никуда не спешил.
— Открывайте быстрее! Может быть, это новости о наших детях! Ну же!
Гром медленно повернулся к ней.
— Никто не знает мой номер. Его нигде нет. Я специально заплатил деньги, чтобы его исключили из телефонного справочника. Лена никогда и никому не давала его, я запретил. Только…
Маша вдруг вспомнила, что Витя как-то обмолвился, что мол у Лены нет телефона. Он даже в журнале посмотрел, но и там его не нашел.
— И что это значит? — вымолвила она.
— Только Лена знает этот номер. Или… человек, которому она его сообщила.
Он сунул ключ в замок и повернул три раза. Дверь открылась.
Маша подумала, что, как обычно, в таких случаях, звонок оборвется, но он продолжал трезвонить настойчиво и сердито.
Гром медленно подошел к полке с телефоном, посмотрел на аппарат, затем словно нехотя снял трубку с рычага.
— Гром, — сказал он. — Слушаю.
Маша прижала руки к груди. Сердце ее безумно колотилось. Какое-то известие о детях? Где они? Их нашли? Она смотрела в непроницаемые глаза отца Лены и ничего не могла в них прочитать.
— Да, я отец Лены Евстигнеевой.
— Повторите еще раз, — сказал он в полной тишине.