С минуту он стоял, не шелохнувшись, потом повернулся и сказал:
— Они там.
— Где? — чуть ли не выкрикнула Маша.
— В сорок первом. Поисковый отряд нашел вещи. Вы слышали, он сказал, что все очень старое. Семь человек как сквозь землю провалились. Остальные дети в казармах, с ними все хорошо, но… ввиду экстраординарности происшествия… там наверняка работает особый отдел КГБ. Проверяют все версии, как я вам и говорил — от захвата заложников до… несчастного случая. В общем, они надеются их отыскать и не могут допустить, чтобы где-то просочилась информация об исчезновении, иначе наши враги тут же воспользуются, чтобы очернить Советский Союз.
— Значит… — с какой-то затаенной надеждой она взглянула на Грома: — Ваш… ваше… то, что вы хотели сделать, откладывается?
Мужчина посмотрел на календарь, закрепленный возле овального зеркала в прихожей. Дата 15 октября была несколько раз обведена красным фломастером. Он покачал головой.
— Боюсь, отложить нельзя. Счет идет на секунды. Мне нужно обязательно быть… — он обернулся в сторону темного коридора. Через открытую кухонную дверь на пол ложился тусклый лунный блик, — … там. Иначе все случится так, как он задумал.
— Кто? — с ужасом спросила Маша. Однако осознание, что она останется со всем этим совершенно одна, испугало ее еще больше.
— Человек со стадиона. Букмекер. Он принимает ставки, — глаза Грома загорелись. — Только не обычные ставки, о которых все знают, где цена проигрыша — пара монет, хотя порой бывают и крупные проигрыши. У него игра идет по-крупному. Цена ставки — жизнь. Илья Шаров в тридцать седьмом году… — он посмотрел на Машу, которая была готова вот-вот упасть в обморок. — То есть, тогда это был не Шаров, а другой, очень похожий на него человек по фамилии Емельянов должен был проиграть другому бегуну… это был договор, скрепленный кровью. Но Шаров… то есть, Емельянов… по какой-то причине победил. Взыграла молодость, гонор, или он забыл о том, что должен пропустить соперника на последнем круге… как бы то ни было… он победил. Деньги здесь не нравное. История… пошла по другому руслу. Его тренера облили кислотой, и он едва выкарабкался, потерял зрение на один глаз, сжег носоглотку и получил жуткие шрамы. А вот Шаров… то есть, Емельянов… пропал. Я занимался этим делом начиная с тридцать пятого года, когда на стадионе начали происходить довольно странные вещи. Исчезали люди, одних находили мертвыми, другие теряли рассудок и превращались в ходячие мумии.
Маша тихонько осела на пуфик, стоящий под зеркалом. Она слушала Грома и думала, что все это какой-то страшный сон.
— В конце концов… мне в руки попало это.
Он залез во внутренний карман куртки и аккуратно вынул из конверта сложенный вчетверо лист. Старый, пожелтевший, потрепанный на краях. Аккуратно развернул и протянул Маше.
Она взяла лист и уставилась на него непонимающим взглядом. Это был спортивный календарь за 1984 год. Тот самый, что висел у Вити в комнате. Тот самый, где Шаров, вырвавшись вперед, стремился к красивой победе.
— Где… — она закашлялась. — Где вы это взяли?
Он покачал головой.
— Мне дал это ваш сын. Пятнадцатого октября тысяча девятьсот сорок первого года.
Она зажмурилась, голова закружилась и миллионы ярких звездочек закрутились перед глазами.
— Мой… сын? Как это возможно? Календарь… ведь он же висит на стене в его комнате! Я сегодня видела!
— Календарь, может быть, и висит. Но это, — он приподнял подбородок, указывая на лист в ее руках, — заглавная страница. А то что вы видите, когда заходите в комнату — страница текущего месяца.
Действительно, она посмотрела на фотографию — справа от нее была сетка на целый год, а не только на октябрь, который висел в комнате. Если не присматриваться, отличить их трудно, разве что фото бегунов крупнее — лучше видна радость и триумф Шарова… или как там его фамилия на самом деле…