Вереница муравьев образует дорожку, по которой я дохожу до главного входа в муравейник. В лучах солнца они чуть ли не светятся – маленькие, безобидные с виду существа. Ни в жизнь не подумаешь, что эти козявки могут причинить такую боль.
– Прошу прощения, – говорю я, выплескиваю на муравейник пирентин, лью его во все отверстия, а потом и в мусорный мешок с куском брезента.
Я не знал наверняка, осталось ли на северо-западной оконечности поляны гнездилище огненных муравьев. Но понимал, что скорее всего да, ведь они селятся по территориальному принципу. Мне тяжело было слушать крики Лорен, видеть ее боль, когда они ее кусали. Но это было необходимо – она должна учиться.
Должен признать, что в последние дни Лорен ведет себя лучше. И случаи, такие как в том торговом центре, больше не повторяются.
Я стою в центре поляны, совпадающем с центром сотканного солнечным светом узора. На земле плещется лужица солнечных лучей. Я приветствую богов и ощущаю их могущество. Они тянутся вверх из-под лесной подстилки, дергая меня в разные стороны за тонкие ниточки. Мамочка права. Как только заживет рука, надо будет отыскать им новый дом. Их начинают чувствовать люди. Та семья подобралась к ним слишком уж близко.
Поднимаясь по ступеням крыльца, я вижу, что на них ничего нет. Ветер сдул с них все листья. Нет, так не пойдет. Если ко мне домой кто-то придет, я должен услышать. Тогда я делаю вот что: разбиваю несколько елочных украшений и разбрасываю осколки. Если на них наступить, они отзываются высоким звоном, предупреждающим меня о прибытии гостей. Ничего опасного в этом нет. Люди носят обувь. Нет, лично я иной раз выхожу из дома босиком, но большинство ничего такого не делает. Это лишь констатация факта, не более того.
Разбрасывая осколки битого стекла, я засекаю краем глаза движение. Поворачиваюсь посмотреть, надеясь, что ошибся. Но нет. В заброшенном доме по соседству с одного из окон первого этажа исчезла газета. Пока я смотрю, чья-то бледная рука срывает еще один кусок пожелтевшей газетной бумаги, превращая проем в темный, распахнутый, лишенный век глаз. Взметается вверх рама, и из деловитой ладони в окно летит пригоршня пыли. Затем, со свистом разрезая воздух, за дело энергично берется веник.
Я возвращаюсь домой и закрываю за собой парадную дверь. Затем припадаю глазом к дырочке в окне с восточной стороны, которое выходит на пустующий дом. Перед стеклом колышется буйно разросшаяся тимофеевка, но мне, невзирая ни на что, видно вполне достаточно. На моих глазах к крыльцу подъезжает белый грузовик с выведенной оранжевыми буквами на боку надписью «ЕЗ Мувинг». Открывается передняя дверца, из нее появляется женщина, без труда спархивает вниз и открывает широкую заднюю дверь грузовика. Нижняя часть ее лица кажется совсем неподвижной, от чего она выглядит старше, чем, пожалуй, на самом деле. Судя по виду, она вряд ли много спит. Со стороны водительского сиденья из грузовика появляется мужчина в коричневой форме, и они начинают на пару разгружать вещи. Коробки, лампы, тостер. Большое, удобное кресло. Негусто.
Женщина смотрит в ту сторону, где в ожидании залег я. Ее взгляд будто буравит заросли тимофеевки и пробирается в мою темную комнату. И хотя я знаю, что она никак не может меня увидеть, все равно пригибаюсь. Все это очень и очень плохо. У людей есть глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, а женщины смотрят и слушают гораздо внимательнее мужчин.
Я настолько расстроен, что вынужден отправиться на кухню и приготовить коктейль «Удар быка». С огорчением вынужден признать, что изобрел его совсем не я. Найти его рецепт, вероятно, можно без всякого труда, но у меня есть свой собственный, с некоторыми изменениями, поэтому его вполне стоит записать.
После долгих поисков аппарат обнаруживается под кроватью. Думаю, я сам случайно его туда пнул.
Только после третьей порции мне становится лучше. Вдогонку я выпиваю таблетку и вот, даже не успев ничего осознать, уже довольно киваю. Как говорила когда-то Мамочка, если тебе больно, прими лекарство. Если порезался, наложи шов. Это любому дураку известно.
Давно-давно Мамочка поведала мне историю об Анку[2], многоликом боге, обитающем на кладбищах у нее на родине. Как же все-таки страшно иметь несколько лиц. Поди узнай, кто ты такой на самом деле. В детстве мне порой казалось, что по ночам я вижу Анку, нависающего надо мной во мраке; он представлялся мне стариком с длинным ножом, клинок которого отражался в его глазах. Потом превращался в рогатого оленя с окровавленными клыками; в уставившуюся на меня сову, неподвижную как камень. Он стал для меня монстром. Я точно уже не помню, что рассказывала о нем Мамочка, а что мой мозг по ночам додумал сам. От одной мысли о нем я до сих пор дрожу. Но теперь у меня есть Оливия. Гладя ее по шерстке или даже просто слушая сердитое шарканье ее лапок по дому, я вспоминаю, что мне больше ничего не грозит, а Анку теперь где-то далеко-далеко.
Пока я плыву по волнам мыслей, в голове серпантином снова и снова кружат слова человека-жука.
Когда я уже почти засыпаю, воздух отбойным молотком прорезает трель дверного звонка.
Оливия
Этот чертов дверной звонок орет и орет, а Тед все не встает. Сходив в лес, он всегда спит допоздна. А я слушаю, как он храпит, будто малый барабан. Вот и сейчас.
Я бегу наверх и топчусь по его лицу до тех пор, пока он не просыпается. Затем со стоном натягивает на себя одежду. Я прогуливаюсь по отпечатку его теплого тела на простынях и слушаю, как удаляются его шаги, громовыми ударами спускаясь по лестнице. Затем грохочут замки,
Но вместо этого он, к моему ужасу, ее впускает. Дверь закрывается, гремит гром. Весь дом сотрясается от этого грохота. Подо мной скользит ковер. Я злобно ору и пытаюсь зацепиться за что-нибудь коготками. На крыше стонут и кричат балки, стены пробирает дрожь. Весь остов здания грозит вот-вот развалиться и рухнуть.
ebooksa