Беспощадная психиатрия. Шокирующие методы лечения XIX века

10.0 Рвота

Биологический редукционизм, т. е. стремление свести все психические явления, в том числе патологические, к нейрофизиологии, привлекал врачей и философов задолго до того, как сформировалась система современной нейробиологии. Для того чтобы быть редукционистом, необязательно жить во времена науки о нейронах.

Совершенная в своей простоте редукционистская модель была предложена врачом и философом Жюльеном Офре де Ламетри (1709–1751). Его l’homme machine (человек-машина) — идеальный шаблон для конструирования материалистического учения о человеке. В l’homme machine детали не могут сущностно отличаться друг от друга, не могут подчиняться разным законам разных физик. Внутренняя, психическая реальность зависит от тех же законов Ньютона, от которых зависят предметы внешнего мира. Так же, как l’homme machine является лишь еще одним механическим устройством посреди множества других механизмов во Вселенной, так и мозг является не более чем узлом в машинокомплекте, известном под названием человек. Ошибочно думают те, кто считают, что к изучениям функций мозга следует подходить как-то по-особенному, не так, как подходят к изучению других внутренних органов. Пьер Жан Жорж Кабанис (1757–1808), врач и философ, предлагал без лишних усложнений опираться на сравнение мозга со слюнными железами, а мысли со слюной: «Чтобы получить справедливое представление о деятельности, результатом которой становится мышление, следует рассматривать мозг как отдельный орган, специально предназначенный для производства мышления; так же, как желудок и кишечник — для пищеварения, печень — для фильтрации желчи, околоушные железы и верхнечелюстные и подъязычные железы — для производства слюнных соков. Впечатления, добираясь до мозга, приводят его в активность; подобно пище, которая, попадая в желудок, возбуждает его к более обильной секреции желудочного сока и движениям, способствующим ее перевариванию»[194].

Позднее вульгар-материалисты будут выражать ту же мысль резче и более прямолинейно: «Я думаю, что каждый естествоиспытатель с разумно последовательным мышлением придет к выводу: все, что мы относим к деятельности души, является лишь функцией мозгового вещества, или, выражаясь грубее, мысли имеют такое же отношение к мозгу, как желчь к лихорадке или моча к почкам»[195].

Мысли для мозга — как моча для почек. В этом ряду органических аналогий (желчь, слюна, моча) есть место для любого вещества, выделяемого из тела или же внутри тела из какого-нибудь органа. Уильям Лоуренс (1783–1867), президент Королевской коллегии хирургов Англии, рассуждая о том, что психические болезни являются болезнями мозга, а не сознания, использует такую интересную аналогию: «Симптомы находятся в таком же отношении к мозгу, как и рвота, несварение, изжога — к желудку»[196].

Рвота — многоаспектное явление в истории психиатрии XIX в. Циничной незатейливостью сравнений, которые используют биологические редукционисты того времени, подчеркивается безоговорочная материальность всего, что происходит в сфере психического. То, что в воображении представляется эфемерным и прозрачно бесплотным, в реальности не менее материально, чем слюна, моча и рвота.

Располагаясь в ряду символов, призванных иллюстрировать главные мысли врачей-материалистов, человеческие выделения важны также и для истории клинической медицины. Рвота — это еще и символ отчаянных стремлений медиков прошлого расшевелить больную психику, вытряхнуть из плотского мешка все лишнее и тем самым очистить сознание от патологической загрязненности.

Рвотные средства применялись для освобождения от симптомов и для исправления коренного дефекта в организме, из-за которого появились симптомы, т. е., говоря современным языком, от рвоты ждали не только симптоматического эффекта, но и этиотропного[197] действия.

Принцип действия рвотных средств объяснялся в зависимости от понимания патогенеза болезни. Но, как правило, первоосновой для медицинских теорий было древнее учение о гуморальном дисбалансе. В болезни проявляется нарушение баланса основных жидкостей в организме, следовательно, выздоровление происходит тогда, когда уровни жидкостей возвращаются к норме.

Были врачи, которые считали, что мания возникает в результате переедания. Чтобы вернуть психическую стабильность, пациенту прописывались вещества, вызывающие рвоту и повышенную потливость.

Средневековые врачи в стиле своей эпохи возвышали физиологические процессы до уровня нравоучительной аллегории. Антонин Флорентийский (1389–1459) сопоставлял то, что происходит с телом пациента, с событиями в духовной жизни: «Покаяние — это очищение от дурных телесных соков, то есть избавление от пороков… исповедь подобна отвару ревеня, который вызывает рвоту»[198].

Сутью болезненного состояния, с точки зрения многих врачей, было воспаление, т. е. чрезмерная активность тела, доводящая его до перегрева. Лекарство должно остановить эту бурную внутреннюю активность, открыв шлюзы для сброса кипящих телесных соков. Одним из таких шлюзов мог быть рот, из которого при помощи подходящих лекарств выводилось то плохое, что порождало болезнь.

Курс лечения рвотой при психических расстройствах мог быть весьма длительным. Джон Монро считал, что продолжительность лечения вообще не надо ограничивать. Рвота, по его мнению, является настолько эффективной терапевтической процедурой, что было бы неправильно устанавливать какие-либо временные лимиты[199]. Он имел в виду рекомендации, которые дал Уильям Батти, врач из конкурирующей с Бедламом лондонской Больницы святого Луки для душевнобольных, в своем трактате о лечении безумия. Батти писал, что восьми недель систематической рвоты должно хватить для выздоровления. Правда, следовало учитывать физические особенности, которые могли помешать лечению рвотными средствами: «В отношении рвоты, хоть и кажется почти еретическим оспаривать ее антиманиакальное действие, все же, задумываясь о том, что полезное действие столь шокирующей процедуры может быть рационально объяснено последствиями болезненной судороги, применение этого средства должно быть противопоказано тогда, когда есть основания подозревать, что сосуды головного мозга или наружной оболочки так закупорены или напряжены, что есть угроза разрыва или разъединения, а не освобождения от давящей нагрузки»[200].

Вероятно, это предостережение касалось больных истерией. Английский врач Уильям Роули (1743–1806) писал, что при вскрытии умерших от истерии он находил в мозге набухшие сосуды или следы кровоизлияний, и поэтому он не рекомендует давать рвотные при истерии[201]. Надо понимать, что в число больных истерией в те времена могли попасть женщины с любым набором симптомов. «Театром болезни» мог стать любой орган, любая часть тела: «Истерические расстройства в зависимости от того, какую часть они затрагивают, будут подражать и имитировать все болезни, которые встречаются в этой части тела»[202]. Соответственно, чем бы ни болела пациентка, ей могли назначить лечение от истерии.

Вряд ли все понимали важность мер предосторожности при использовании рвотных, иначе этот вид лечения не применялся бы настолько широко. Обитателям стационаров рвота прописывалась по расписанию, например раз в год кровопускание, четыре раза в год рвотное[203].

Батти обращает внимание на еще одно полезное свойство рвоты. Спазмы воздействуют на тело как пневматический массажер. При рвоте в теле происходят внутренние движения, что само по себе хорошо при лечении патологической лени: «Любого человека, будь он душевнобольной или нет, если он уже давно предается безделью, непросто убедить или заставить привести тело в движение; тем не менее состояние бездействия искусственно прерывается с помощью рвотных, сильных слабительных, чихательных или каких-либо других вызывающих раздражение лекарств; что в данном случае решает более чем одну задачу, не только сбросить или вытеснить безумный груз застоявшейся жидкости, но также и произвести судороги в мышцах живота и в каждой клетке возбужденного тела, как будто в маленький промежуток времени совершается физическое упражнение, без согласия больного и без противодействия его ленивым наклонностям»[204].

Таким образом, рвота хороша не только тем, что производит очищение всего организма, но и тем, что стимулирует нервы в области живота. Предполагалось, что шоковая стимуляция желудка отразится на работе мозга, соединенном нервной системой с органами пищеварения. Если раскручивание на качелях, холодный душ, битье и т. п. должны были встряхнуть человека извне, то рвотные средства должны были растормошить пациента изнутри. В результате больной человек должен был «прийти в себя», вернуться к равновесию жизненных соков и нормальному уровню энергии.

При маниакальной ажитации на рвоту возлагались особенно сильные надежды: «В таком состоянии психики, имеем мы дело с манией, меланхолией или морией, можно допустить, что субъективная личность, образно выражаясь, уничтожена, а душа, освобожденная от телесной оболочки и воспарившая в высшие сферы, больше не признает свою собственную личность. Тошнота, повторный прием рвотных и слабительных вводят в материальный организм новый недуг, связанный со всеми органами чувств напрямую через нервы живота и через всю нервную сеть абдоминальной[205] области. Так как душа всегда поддерживает связь со своим материальным субстратом, она как бы вынуждена опускаться из сверхчувственных сфер и снова входить в свою телесную оболочку, чтобы проверить, какие изменения произошли за время ее отсутствия. Такой акт самоанализа является ancora sacra возвращения личностной определенности; чем дольше сохраняется тошнота, тем внимательнее становится душа к этому новому процессу; так увеличивается расстояние между душой и трансцендентальной сферой, становится четче осознание возврата личности; постоянная тошнота мешает психически больному пациенту погружаться в свои мысли»[206].