— Товарищ член Военного Совета, к взлету гото… — начал было накладывать летчик, но был остановлен взмахом руки пассажира.
— Нет времени, майор. Заводи и поднимай птицу в небо, — устало проговорил Лев Захарович Мехлис, ставя ногу на первую ступеньку трапа. — Мне срочно нужно в Москву.
Поднявшись на борт, Мехлис выбрал одно из сидений у окна и, приподняв воротник шинели, откинулся на спинку. Надеялся в полете немного вздремнуть, но глаз ему сомкнуть так и не удалось. В голове бурлили десятки тяжелых вопросов, на которые он совсем не видел ответов. «Что может означать этот срочный вызов в Москву? Неужели из-за генерала Качанова? Я же все объяснил товарищу Сталину. Генерал 34-ой армией генерал Качанов в условиях тяжелейшего времени допустил преступную халатность и не справился с возложенными на него обязанностями. Из-за его просчетов весь Северо-Западный фронт мог рухнуть, как карточный домик. Я поступил так, как должен был поступить… Каждый из нас на своем месте должен делать все от него зависящее, чтобы сдержать врага. Рядовой должен метко стрелять, заряжающий в танке — быстро заряжать орудие, командир — грамотно руководить вверенным ему подразделением. Если же кто-то намеренно манкирует своими обязанностями, то он должен ответить по всей строгости военного времени. Я абсолютно в этом уверен…». Собственно, в этой непреклонной жесткости и бескомпромистности и был весь Мехлис Лев Захарович. За эти качества его ненавидел командный состав в инспектируемых частях и ценил лично товарищ Сталин. В качества руководителя Главного политуправления, он побывал почти на всех фронтах, снимая командармов, комкоров и безжалостно предавая их суду военного трибунала.
— А разве можно по-другому остановить врага? Нельзя. Только сверхжесткими мерами можно навести порядок в войсках и остановить панику, — шептал он, с задумчивостью смотря в окно и ведя беседу с самим собой. — Нельзя проявлять мягкость. Ни капли мягкости к тем, кто вольно или невольно потакает врагу. Только благодаря этому еще и стоит наше советское государство…
Лев Захарович совершенно искренне верил в эти слова. Они не были для него пустым звуком или набившей оскомину мантрой, которую с пустыми глазами вещали с высоких трибун. Высокая требовательность к себе и своим близким, доходившая до исключительной степени, сопровождала его на фронтах первой мировой и гражданской войн; помогала разбираться в хитросплетениях политической экономики в Институте красной профессуры; выручала в самые жаркие недели фашистского нападения. Теперь же, когда враг оказался в нескольких десятках километров от сердца Союза, эти качества приобрели фанатичный характер и стали сопровождаться натуральным самоистязанием.
— … Если дело не в расстреле генерала Качанова? Что еще могло случиться? Неужели прорыв на одном из фронтов? — потемнел лицом Мехлис, скользя невидящим взглядом по облакам в иллюминаторе. — Обстановка и без того горячая. Настоящая катастрофа…
На этой тяжелой ноте ему все же удалось забыться, провалившись в беспокойный дремотный сон. Очнулся он лишь в тот момент, когда колеса тяжелого Дугласа коснулись аэродрома.
— Значит, я скоро узнаю, что случилось, — пробормотал он, поднимаясь с места и застегивая шинель.
У трапа самолета его уже ждала легковая машина с сопровождением, которая тут же выехала в Кремль. В пути Мехлис вновь думал о том, что могло послужить причиной его вызова в Москву. Он пытался восстановить в памяти каждое слово из своего разговора со Сталиным и понять хоть что-то, но получалось не очень хорошо. «…Хозяин ничего конкретного не сказал. Звучали одни намеки и полунамеки. Очень это не похоже на него. Иосиф Виссарионович скорее правду в глаза скажет, чем будет кружить вокруг да около… Голос еще у него какой-то странный был. Не встревоженный, не испуганные, а скорее растерянный. Что же могло такого случиться?».
— Товарищ член Военного Совета, прибыли, — голос водителя неожиданно вырвал Мехлиса из раздумий.
Лев Захарович молча кивнул и вылез из машины. Пройдя мимо вытянувшейся охраны на посту, ответил на несколько дежурных вопросов. Перед зеркалом в коридоре привел себя в порядок: одернул строгий китель и огладил взъерошенные волосы карманной расческой. Порядок был его «все», и этому правилу он следовал чрезвычайно последовательно, за что и был не особо любим.
— Уже звонили, — негромко напомнил дежурный задумавшемуся гостю. Фраза была короткой, но из нее вытекало все, что нужно было знать. Получается, Верховный уже справлялся о нем, и ему только что доложили о приезде Мехлиса. А, значит, нужно было торопиться.
Коротко кивнув, он поднялся по широкой лестнице и оказался в длинном коридоре, где через каждые десять метров в небольших нишах каменными изваяниями стояли офицеры государственной безопасности. Прошагав мимо них, Мехлис прошел в приемную и, устало улыбнувшись что-то писавшему Поскребышеву, взялся за ручку двери сталинского кабинета.
— Здравствуйте, товарищ Сталин, — войдя внутрь, поздоровался он.
— Проходи, проходи, Лев, — донесся голос хозяина кабинета, застывшего у огромной, в пол, карты Советского Союза. — Ответь мне на один вопрос.
Гость чуть наклонил голову вперед, всем своим видом показывая, что готов слушать. Честно говоря, Мехлис до самого последнего мгновения ожидал вопроса о генерале Качанове и сложившейся ситуации на Северо-Западном фронте, с которой он и летал разбираться. Однако, Верховный смог его не просто удивить, а скорее даже ошарашить.
— Ответь мне, я похож на сумасшедшего?
От такого вопроса Мехлис, признаться, растерялся. Только неимоверным усилием воли его челюсть не поползла вниз. Он непонимающе качнул головой, быстро окидывая взглядом кабинет. Просто понять не мог, что на это ответить.
Когда же пауза начала затягиваться, заикаясь, произнес:
— Товарищ Сталин… Товарищ Сталин, конечно, нет. Нет! — завершил он уже твердым голосом. Уверенность к нему все же вернулась.
ebooksa