Лирик против вермахта

22
18
20
22
24
26
28
30

- А теперь, Мишаня, расскажи, куда дальше собрался? В столице был, на фронте был, орден с медалью вон заработал, - председатель с усмешкой показал на грудь парня. - Теперь куда?

И честно говоря, лучше бы не спрашивал. Только-только все успокоилось, волком друг на друга глядеть перестали.

- Я… Это… В Америку поеду, - вдруг выдал паренек, и, затаив дыхание, посмотрел на отца.

Мгновение и Илья Филипович поднимается с места.

- Что? К мериканцам, за океан? С ума сошел?

***

Не так Мишка представлял своё возвращение в родное село, совсем не так. Мечты про торжественную встречу, восторженные взгляды соседских мальчишек и девчонок, конечно, сбылись. Этого всего даже с лихвой оказалось, а вот про отцов ремень в его мыслях точно ничего не было.

- ... Я, конечно, тоже хорошо. Дома с мамкиных пирогов с капустой расслабился, начал про будущее рассказывать, как страну обустроить, что нужно делать, а что нельзя. Мессинг, хренов!

Сейчас глубокой ночью, да на тёплой печи, все вспоминалось легко и просто. Даже казалось несущественным. Но Мишке все это виделось иначе.

- ... Ведь по самому краю прошёл... Расслабился, б...ь. Баран..

Заметил, что такое с ним в последнее время случается все чаще и чаще. Точно теряет осторожность, начиная выделывать коленца за коленцем. Рано или поздно, это точно подведет его под монастырь.

- Слишком на виду, слишком резко взялся. Сейчас бы осадить немного, мхом прикинуться, черт, да поздно уже. Да ух, хорошо засветился. Активист-общественник, талантливый поэт, фронтовик, орденоносец...

Словом, и ежу понятно, что назад ему уже не сдать. Похоже, путь у него только один – вперед, только вперед, причем все сильнее и сильнее взвинчивая темп. Отступать поздно, да и нельзя. За его спиной сейчас стояли не столько незнакомая и далекая Москва, сколько близкие ему люди – мать с отцом, сестры с маленьким братиком, односельчане.

- Да, только вперед, чтобы этого проклятого Адика кондратий хватил от моих песен и стихов.

И все остальное, о чем Мишка думал, что шепотом себе говорил, уже не имело никакого значения. Обуревавшие его сомнения исчезли и вряд ли уже вернуться.

- А теперь спать, - улыбнулся он, подводя итог всем своим ночным размышлениям. – Завтра уже уезжать, а там привет Америка…

Но поспать ему вновь не удалось. Едва закрыл глаза, как его кто-то тормошить начал.

- Мишка! Подымайся, давай, - оказалось, это батя у печки стоял, и его руку трепал. – Знаю, ведь, что не спишь. Слышал, как ворочался, бормотал что-то. Пошли, поговорить нужно.

В сенях, накинув на плечи по тулупу, застыли. Бездумно рассматривали морозные узоры на оконном стекле.

- Мишка, - Старинов-старший, наконец, заговорил. Голос был глухим, тяжелым. Чувствовалось, что непросто ему давался этот разговор. – Прости меня.