Медленными шажками, отступая, я оказываюсь на кухне. Мысли лихорадочно мечутся, и новые варианты пугают: нож, сковородка…
Нет, нет-нет-нет…. Я даже отодвигаюсь подальше от них.
– Убирайся, Степан, – делаю вид, что я здесь не потому, что отступаю, а потому, что хочется пить. – Убирайся, пока не поздно.
– А то что? – Он передвигается ближе. – Объявится папочка? Что-то его здесь не видно. Или он тебя уже бросил?
– Он скоро придет, – произношу уверенно. – И твой визит ему мало понравится.
– Правда? Теперь любопытно его подождать, – нагло усмехается он, а потом стряхивает с себя эту показную любезность и маску злого клоуна. – Мне просто нужны деньги. Очень нужны. И мне кажется, что ты меня выручишь.
Он делает резкий шаг, и я испуганно вскрикиваю. Но вместо того, чтобы нестись к заначке, начинаю кричать:
– Нет! Убирайся! Ничего не получишь! И не смей ко мне приближаться!
На жалкую секунду он даже теряется, а потом с той же мерзкой ухмылкой делает еще один шаг ко мне. И поднимает вверх руку.
Это последнее, что я вижу, потому что зажмуриваюсь и закрываю живот. И запоздало ругаю себя: надо было отдать, все отдать… а теперь уже поздно…
Я слышу удар.
Всхлипываю.
Еще сильнее обнимаю живот и сильнее зажмуриваюсь.
Снова слышу удар.
Чей-то стон…
Мне страшно, я готовлюсь к тому, чтобы вытерпеть боль, чтобы вытерпеть, пережить, главное, чтобы ребенок не пострадал, это самое главное, боже… а потом…
А потом до меня доходит: я не чувствую ударов, я слышу их… как и стоны… и они не мои…
Открываю глаза и настолько не верю увиденному, что слезы начинают катиться одна за другой, мешая мне рассмотреть то, что происходит в квартире. И лишь по смазанным теням я понимаю, что это Лука…
На полу распластан Степан, а Лука наносит удары по его туше, выбивая новые стоны и жалкие оправдания:
– Я просто хотел занять у нее… просто занять…