– Опрокинула сама? – спросил Соколов.
– По нечаянности, барин.
– Так. А била ли её перед этим помещица ваша госпожа Салтыкова?
– Наказывала лозиной за плохое мытье полов. То было.
– Значит, перед тем как опрокинуть на себя бадью с кипятком, Федосья была избита?
– Избита она была еще с ночи, барин. Муж ейный Ермолай тогда проучил жену как нужно вожжами.
– Муж? – не понял Соколов. – Но ты сказала, что её била барыня!
– Барыня всего-то три раза стеганула её лозой. А синяки на руках были у неё с ночи. Я сама видала.
Иванцов стал снова писать показания. Гусиное перо заскрипело по бумаге.
– А про смерть крестьянки Аксиньи Яковлевой, что сказать можешь?
– Её мужик ейный Ермолай сильно избил, и от того она младенчика скинула. Она в те поры уже на сносях была. И на следующий день она слабая была и полы плохо в горницах намыла. И барыня приказали ей пять плетей дать на конюшне. А после сего Аксинья сама удавилась.
– Вот как? – Соколов повернулся к Иванцову. Тот усердно все записывал. – Стало быть, это от побоев Ермолая Ильина Аксинья младенца скинула? Так?
– Истинно так, барин. А барыня про то не знали и велели её наказать. И потому плетями её отходили как мужика хорошего. Она и сомлела.
– А священника церкви села Троицкое знаешь ли, девка? – спросил Соколов.
– Отца Михаила? Знаю. Отчего не знать батюшку. И жену его знаю и детушек малых.
– Тогда скажи про кого, мог он говорить такое. Девка одна молодая из холопок была пытана жестоко и до смерти барыней замучена. И отпевать её и хоронить отец Михаил отказался. Направили тогда тело сие в Москву для осмотра чинами полицейскими. И на теле той девки были раны многочисленные от побоев прежестоких. И волосья на голове её были вырваны. Что на сие скажешь?
– Про то я не могу ничего сказать, барин. Такого не слыхала.
– Но отец Михаил говорит, что было сие.
– Я про такое не знаю, барин, – снова ответила девка.
Дальнейшие расспросы смысла не имели, и Марфа была Соколовым отпущена.