Но внутри все болело и горело огнем, что-то острыми когтями раздирало грудь.
Он ушел, весело насвистывая и напевая какую-то глупую песню, чтобы отвлечься, пиная по дороге какой-то камень.
– Телега старая, колеса гнутые…
Но что-то внутри него жалобно стонало и корябало внутренности, выло, билось и билось и пыталось вырваться на свободу. Он запел громче, пытаясь заглушить эти звуки:
– Телега старая, колеса гнутые, а нам все по#ую, мы е#анутые…[5]
Глава 40
Раз… Ешь стекло или умри.
Два… Взорви воздушный замок.
Три… Беги в страну потерянных мальчишек.
Четыре… Спой колыбельную кролику.
Шепот множества голосов в голове не дает мне покоя. От этих голосов никуда не деться, они летают в голове, эхом ударяются о стенки черепной коробки. Я слышу их…
Открываю глаза. Вижу деревянные панели. Наконец-то не белый облупленный потолок больничной палаты. Я дома – шкаф, окно, занавески – вроде все осталось то же самое, но что-то изменилось. Я теперь будто вижу все по-другому. И дело не в зрении. Что-то происходит внутри, в голове. Это невозможно объяснить.
Я пытаюсь пошевелиться, но все мышцы тела окаменели. Пытаюсь разлепить слипшиеся губы и выдавить слова. Чувствую, что все мое тело заледенело. Я умерла?
Нет.
– Я живая, слышишь? – шепчу я потолку. – Я живая.
Кто-то скребется в дверь. Нет. Уйдите, уйдите, прошу. Хочу убежать далеко-далеко, чтобы не видеть и не слышать ни одного человека. В дверь входит мама.
– Томочка, ты уже проснулась?
Мне хочется затолкать ей в глотку ее уменьшительно-ласкательные суффиксы. Я ужасаюсь самой себе: откуда вдруг столько агрессии?
– Как спалось?
Дурацкий вопрос.