Другой город

– Вот и здорово.

Она все, все сделала не так. Если бы на ее месте был дедушка, он бы точно сумел найти правильные слова и интонации, чтобы убедить Артема… Но даже если бы удалось – что они стали бы делать с тем, что случилось в чайной?

Она вдруг почувствовала, что снова начинает злиться. Зачем он поцеловал ее? Никому из них этого теперь не забыть. Еще недавно Кае казалось, что Артем – ее семья, кто-то, кто останется близким всегда, несмотря на их споры и ссоры… А теперь они были чужими – куда более чужими, чем в Зеленом.

– Ладно, – пробормотал Артем, вставая. – Меня Саша ждет. Обещал ей город показать.

– Саша тоже здесь?

– Вижу, про… Гана ты уже знаешь, да? – Он запнулся перед тем, как произнести его имя. Кая испугалась, что он начнет расспрашивать – виделись ли они, говорили ли, но Артем отвернулся. – Да, Саша тоже здесь. И Тоша тоже. И мы с Сашей идем гулять… вдвоем. И вчера, кстати, ходили. – В его голосе звучал вызов.

– Угу… Понятно. – Слова Артема неприятно кольнули ее. С ней ни Тоша, ни Саша не зашли поздороваться. Ни один из них в Агано не подружился с ней так, как с Артемом.

– Кстати, – небрежно добавил Артем, и в его чертах вдруг проступило что-то совсем чужое, жесткое, неприятное, – между Сашей и Ганом что-то было… по дороге сюда. А может, и до этого… Подумал, тебе стоит знать. Ладно. Пока.

Глядя ему вслед, она сидела на скамейке, чувствуя, что начинает замерзать, и неторопливо доедала хлеб и сыр. Теперь они стали совсем безвкусными. Вдруг ее озарило: рассказывая про прогулки с Сашей, Артем пытался вызвать в ней ревность.

Ей было больно – и, как обычно, когда у нее что-то болело, Кая постаралась успокоиться и разобраться почему.

Правда это или нет, зачем Артем рассказал ей про Гана и Сашу? Чтобы уколоть побольнее, перед тем как уйти. И это несмотря на то, что они росли вместе, проделали такой долгий путь, прочитали столько книг и знали друг о друге то, что, пожалуй, не знал никто другой.

Она вспомнила, что именно он сказал, и ощутила дурноту. Могло ли быть так, что Артем просто придумал это, чтобы ее уколоть? Неужели он и вправду на такое способен? Могла ли солгать Саша, зная, что он наверняка передаст Кае? А может, она солгала Артему, чтобы он от нее отвязался? Среди всей путаницы Кая была уверена в одном: глаза Артема не лгут, он действительно страдает. И до чего ужасно чувствовать себя виноватой в этом, ужасно и обидно одновременно – ведь она никогда не хотела его мучить. Никогда не хотела, чтобы он – или кто бы то ни было другой – влюблялся в нее… Внутренний голос скептически хмыкнул, и Кая стиснула зубы.

Она представила – всего на мгновение, – что Артем сказал правду, чтобы понять, какие чувства это в ней вызовет. Кая испытывала даже не ревность, нет – только боль. Она рывком встала со скамейки. У нее болел живот, а мир вокруг был холоднее обычного. Она хотела было сунуть тряпицу с остатками хлеба в карман, когда заметила серую птицу.

Птица эта кружила недалеко от скамейки, то и дело садясь на камни и опуская набок головку с темным выпуклым глазом. Вид у нее был такой, словно она готовилась в любой миг увернуться от брошенного камня, и Кае стало ее жаль. Размотав тряпицу, она вытащила кусочек хлеба с палец длиной и бросила птице. Та отпрыгнула, но не улетела. Некоторое время изучала хлеб, наклонив голову набок, а потом, видимо, сделав какие-то выводы, смело запрыгала к нему бочком, одним молниеносным движением клюнула и улетела, тяжело взмахивая крыльями, унося добычу с собой. Никакой благодарности она явно не чувствовала. Кая воровато огляделась вокруг. Никто не видел, как она бросила хлеб на камни… К тому же, наверное, здесь это и не выглядело бы таким страшным преступлением, как в Зеленом, так что тревожиться было не о чем.

Отряхнув руки, Кая пошла в сторону конюшни. От радости, бившейся внутри, как лесная птица – куда более смелая и менее голодная, чем эта, городская, – ничего не осталось.

День тянулся мучительно медленно. Когда небо наконец начало темнеть, Кая побрела в сторону сквера. К тому моменту, как она добралась, совсем стемнело, и она испугалась, что не найдет Гана, даже если он уже пришел.

Но Кая увидела его сразу – и двух стражей, маячивших у него за спиной. Кроме них в сквере было только двое-трое редких прохожих, да и те, кажется, спешили срезать через сквер дорогу домой.

В руках у стражей были керосиновые лампы, и неяркий свет от них отбрасывал причудливые, рваные тени от скрюченных веток. Кая старалась не смотреть ни на них, ни на Гана – на случай, если им нельзя говорить.

Она всего лишь раз мельком посмотрела на его лицо, освещенное лампой. Ган еще не успел увидеть ее, но Кая заметила его ищущий взгляд – он высматривал ее. В тот самый миг она не думала ни об Артеме («Кстати, ты знаешь…»), ни о его словах. Ничего этого как будто и не было… А потом лампа качнулась, и воспоминания вернулись, и вокруг стало холодно, пусто и непонятно.

Она замедлила шаг и пошла вдоль старых деревьев и скамеек под ними. Скамейки стояли на массивных чугунных ногах, которым с виду было лет сто, но были устланы недавно – где неровно струганными досками, а где-то железными пластинами. Кая думала сесть на одну из них, когда лампы снова дрогнули.