Прощание

Гийом же заметил, как внесли черничный пирог, но от своего куска отказался. Его бархатный голос дрожал. Элизабет решила, что это тот самый приступ жуткой застенчивости, о которых он ей рассказывал. Но причина была в другом. Гийом только что вспомнил об Орестии, троюродной сестре по материнской линии. Она сообщила в письме, что непременно приедет на свадьбу вместе с мужем, братом и золовкой. Капитан видел ее всего пару раз в жизни, однако узнал бы без труда: она была альбиноской. Но как ни разглядывал он сидящих в зале, идеально белыми были только головы короля и его советниц… Значит, не было ни Орестии, ни ее мужа, ни ее брата, ни золовки. Однако ни один стул не пустовал. Очевидно, в залу пробрались четверо чужаков. Семейство Отой приняло их за Лебелей, а те – наоборот.

Близ окна господин Инферналь улыбался не улыбаясь в свою бородку с проседью. От его непринужденного вида у капитана судорогой сводило живот: он расстегнул жилет до середины и стал катать хлебные шарики. Гийом разглядывал Манфреда, как всегда неумолимо безупречного и как всегда лишенного выражения. Бесстрастие его лица ужасало: инквизиторский нос, высоко поднятый подбородок, зализанные волосы, тонкие неподвижные губы. Да, Гийому было страшно – ему, знавшему жуткие шторма, стоявшему за штурвалом обреченного на гибель судна, не теряя спокойствия.

Почему?

Потому что море не скрывает своих намерений. Оно дает себя прочесть и днем, и ночью, открыто являет и жестокость, и радушие. А люди, напротив, копошатся в тени, строят козни, плетут интриги в подполье, выжидая, когда ударить. Их он не понимал.

Как только подали фруктовый салат, было объявлено, что доктор Корбьер сыграет в честь молодоженов. Музыка (как и фруктовый салат) должна была стать интерлюдией перед апофеозом праздника: свадебным тортом. Уже вынесли и окружили большими подсвечниками тронутый сажей стул, который после прошлого концерта стал своего рода талисманом. Разговоры смолкли. Слышно было только, как скрипят подошвы у одного из слуг, к которому уже несся, прихрамывая, разъяренный Бенуа. Не хватало лишь музыканта. Он пошел за гитарой и никак не возвращался. Разговоры медленно возобновлялись. По команде Манфреда внесли добавку салата.

Наконец тяжелые двери растворились, и на пороге появился Лукас, белее полотна. Гитара висела у него за спиной, а в руках он нес что-то замотанное в одну из своих синих рубашек. И направился он не к соломенному стулу, а сперва отдал сверток королю. Тибо взял его, чувствуя под грубой тканью что-то мягкое и рыхлое. Но не открыл сразу, ожидая, когда все отведут от него взгляды; Манфред все понял без слов – третий круг фруктового салата. Как только все отвернулись, Тибо развязал рукава, и у него перехватило дыхание.

Длинная светлая коса. Тибо словно огрели по голове. Он тут же спрятал косу обратно и бросил сверток под стол. Гийом, не спускавший с него глаз, расстегнул жилет еще на пуговицу. Эма вскинула голову.

Лукас тем временем занял свое место, положил ногу на ногу и обнял гитару, совсем забыв снять тесный камзол. Он заиграл так, будто от каждой ноты зависела судьба королевства. Музыка старалась изобразить радость, но в ней мерцала глубокая печаль. Под пальцами вместо струн он чувствовал волосы Эсме: он нашел косу на балдахине, где, как она думала, он хранит гитару. Вся коса целиком. Крайняя опасность. Неминуемая.

Лукас ничего не мог больше сделать для короля. Только играть – и он играл, собрав все силы. Музыка струилась вольной волной, длинная пола камзола задевала свечи. Никогда Краеугольный Камень не слышал ничего прекраснее и ничего мучительнее. И вдруг Лукас замер. Музыку перебил жуткий звук: звук, который каждый узнал и никто не хотел слышать.

Колокол тревоги.

Звонили громко, слишком громко – на башне дворца, и звон уже подхватили в порту и дальше, за полями. Звон шел по острову, и каждая колокольня добавляла к нему один удар, чтобы можно было вычислить, откуда идет тревога. На этот раз она шла из Западных Лесов, точно как в день злополучной битвы с Гиблым лесом.

Эма взяла Тибо за руку, а он переглянулся с Гийомом. Как правитель, он должен был явиться на место происшествия. Вот уже многие мужчины привстали с мест, ожидая его приказа и готовые сию минуту двинуться за ним, а Ирма Сильная вовсе успела дойти до дверей. Но Тибо думал так же, как думал Гийом: ложная тревога. Ловкий способ оставить замок без самых сильных рук. Если король останется, его схватят. Если отправится на зов, подставится под выстрел. Крупная дичь. Вблизи. Где именно ждет западня? В бальной зале или среди полей? Что бы ни сделал король, он рискует стать мишенью для стрелы Сильвена Удачи.

Все дальнейшее произошло очень быстро. Считаные минуты, чтобы переиграть судьбу.

Гийом Лебель сразу и четко увидел, что нужно делать. Тибо не должен ни идти на зов, ни оставаться тут. Для начала он знаком показал ему не трогаться с места и встал сам, постучав ножом по хрустальному бокалу. Поскольку праздник устраивался в его честь, он мог позволить себе распорядиться.

– Друзья, спокойствие! Предлагаю вам поступить так, как посчитаете правильным. Если хотите, идите на зов. В ином случае – останьтесь. Лично я не покину свою супругу.

Тем самым он надеялся удержать часть преданных людей. Но после его слов над залой нависла тяжелая дилемма. После прошлой тревоги добровольцев собирали по кускам. Что ждет их теперь? Если снова лес, то лучше в этом не участвовать. Однако тогда рискуешь прослыть трусом. Под потолком разнесся гул спорящих голосов. Филипп, продолжая улыбаться во все свои серебряные зубы, сообщил соседке по столу, что потерял четыре настоящих на прошлой битве с лесом и что свой долг он уже отдал. Инферналь спокойно поглаживал бокал с вином, усевшись на стуле поглубже и явно не собираясь его покидать. Ирма Добрая зажимала уши. Гвендолен закатала рукава и тянула за собой Альбера. Герцог Овсянский вскочил было на ноги, но спохватился и объяснил Марго, что свою жизнь поэт может жертвовать только искусству. Лоран Лемуан, напротив, благородно направился к дверям, невзирая на возраст, артрит и близорукость. Порог он миновал одновременно с Лукасом: как врач тот не мог не пойти.

Мушкетеры крутили головами, не зная толком, что должны делать, пока в зал не ворвался мастер Бове собственной персоной, с клинком длиннее своего роста. Прижав шляпу к сердцу, он поклонился королю и стал ждать его приказаний, которые никак не следовали. Тибо колебался. Он не мог оставить дворец без стражи, но также не мог не отправить подмогу в Леса. И пошел на компромисс.

– Отправляйтесь немедля с половиной ваших людей.

– Мушкетеров, сир.

Тибо нетерпеливо повел рукой.