Оставив эту парфянскую стрелу[3] терзать Анину бурную душу, Марилла спустилась в кухню, охваченная мучительным беспокойством и раздражением. Она была сердита на себя так же, как и на Аню, потому что, как только ей вспоминалось ошеломленное лицо миссис Рейчел, губы ее невольно растягивались в улыбке и она чувствовала совершенно предосудительное желание расхохотаться.
Аня просит прощения
В тот вечер Марилла ничего не сказала Мэтью о случившемся, но когда и на следующее утро Аня продолжала упорствовать, пришлось дать необходимые объяснения в связи с ее отсутствием за завтраком. Марилла рассказала Мэтью всю историю, приложив немало усилий, чтобы представить в должном свете всю чудовищность Аниного поведения.
— Неплохо, что Рейчел Линд так осадили. Она просто надоедливая старая сплетница, — таков был утешительный ответ Мэтью.
— Мэтью, ты меня удивляешь: знаешь, что поведение Ани было просто отвратительным, и тем не менее встаешь на ее сторону! Скоро ты скажешь, будто она совсем не заслуживает наказания.
— Ну… нет… не совсем, — отвечал Мэтью смущенно. — Я признаю, что ее надо немножко наказать. Но не будь с ней слишком сурова, Марилла. Вспомни, ведь у нее никого не было, чтобы научить ее, как себя вести. Ты… ты ведь дашь ей поесть?
— Когда это ты слышал, чтобы я голодом вынуждала людей к хорошему поведению? — спросила Марилла возмущенно. — Она будет есть в обычное время, я сама отнесу еду ей наверх. Но она останется там, пока не согласится извиниться перед миссис Линд, и это окончательное решение, Мэтью.
Завтрак, обед и ужин прошли в молчании, потому что Ани по-прежнему не было за столом. Каждый раз после еды Марилла относила в мезонин полный поднос кушаний и позднее приносила его обратно почти в том же виде. Вечером Мэтью с беспокойством присмотрелся к содержимому последнего принесенного сверху подноса. Неужели Аня целый день ничего не ела?
Когда к концу дня Марилла отправилась, чтобы пригнать коров с дальнего пастбища, Мэтью, который наблюдал за ней, слоняясь возле амбаров, проскользнул в дом с видом вора и поднялся по лестнице, ведущей в мезонин. Обычно Мэтью вращался между кухней и своей маленькой спальней возле передней, порой отваживаясь на посещение гостиной или столовой, когда к чаю приглашали священника. Но на втором этаже своего дома он был в последний раз, когда помогал Марилле оклеивать спальню для гостей, а было это четыре года назад.
Он тихонько прошел через маленькую переднюю мезонина и несколько мгновений постоял перед дверью Аниной комнатки, прежде чем отважился постучать в нее пальцами и затем, открыв дверь, заглянуть внутрь.
Аня сидела на желтом стуле у окна, печально глядя в сад. Она казалась такой маленькой и несчастной, что у Мэтью дрогнуло сердце. Он бесшумно прикрыл за собой дверь и на цыпочках подошел к ней.
— Аня, — прошептал он, словно боясь, что их подслушивают. — Как ты тут, Аня?
Аня с трудом улыбнулась:
— Неплохо. Я много воображаю, и это помогает приятнее проводить время. Конечно, мне довольно одиноко. Но это ничего, я скоро привыкну.
Аня опять улыбнулась, храбро глядя вперед — на долгие годы предстоящего ей одиночного заключения.
Мэтью вспомнил, что он должен сказать то, что собирался, не теряя времени, так как Марилла могла вернуться раньше обычного.
— Послушай, Аня, ты не думаешь, что лучше это сделать и покончить с этим? — прошептал он. — Придется это сделать рано или поздно, знаешь, ведь Марилла — ужасно непреклонная женщина… ужасно непреклонная, Аня. Сделай это сейчас, послушай, и все будет позади.
— Вы имеете в виду попросить прощения у миссис Линд?
— Да… попросить прощения… вот именно, — сказал Мэтью горячо. — Загладить это, так сказать. Вот к этому я и веду.