Но на этот раз Ван Помещик не тронулся с места, несмотря на все ее вопли и упреки, потому что он до глубины души был потрясен тем, что сын его очутился во власти начальника полиции. Но Ван Купец пришел очень спокойно, делая равнодушное лицо, как будто он ничего не знает, хотя слух уже облетел весь город, и так как история была соблазнительная и непристойная, ее уже знала каждая служанка, знала и его жена, и не только рассказала ему, но и прибавила от себя, с величайшим удовольствием повторяя все снова и снова:
— Я так и знала, что из сыновей этой женщины ничего хорошего не выйдет, да и отец у них тоже распутный.
Но теперь Ван Купец сидел и слушал эту историю в том виде, как рассказывали ее отец и мать молодого человека, а они старались изобразить проступок молодого человека сущим пустяком, и Ван Купец притворялся, что верит его невинности и думает только о том, нельзя ли как-нибудь похитрее освободить его. Он как нельзя лучше понимал, что брат хочет занять у него денег, и придумывал, как ему извернуться и избежать этого. Когда рассказ был окончен и мать юноши залилась слезами, он сказал:
— Правда, серебро очень полезно, когда имеешь дело с чиновниками, но есть нечто более полезное — это сила оружия. Мы еще успеем истратить все, что у нас есть, но сначала попросим нашего брата, который теперь генерал и занимает высокое положение, чтобы он пустил в ход все свое влияние и похлопотал у военачальника своей провинции. Пусть тот пошлет приказ нашему правителю, и тогда правитель велит начальнику полиции освободить твоего сына. Вот тогда можно дать кой-кому немного серебра, это поможет делу.
Этот план всем показался очень хорошим, и Ван Помещик дивился, что он не пришел ему в голову раньше, и в тот же самый день и час он послал вестника к Вану Тигру, и вот почему Ван Титр узнал об этом.
Ван Тигр увидел в этом хороший случай испытать свое влияние и власть, не говоря о том, что его долг был помочь братьям. Он написал вежливое и почтительное письмо военачальнику провинции, приготовил подарки, и отослал все это с верным человеком, дав ему провожатых в охрану от бандитов. А генерал, получив дары и прочтя письмо, подумал и решил, что хорошо воспользоваться этим случаем и укрепить свою связь с Ваном Тигром на случай войны: если он окажет эту милость, Ван Тигр будет ему обязан, а генералу ничего ие стоило освободить юношу из тюрьмы, потому что с такой мелкой сошкой, как начальник полиции в каком-то городке, он вовсе не считался. И он известил Вана Титра, что исполнит его просьбу, и сказал об этом гражданскому правителю, а тот послал указ правителю области, а правитель области переслал этот указ правителю того города, в котором жили братья Вана.
Ван Купец стал теперь еще изворотливей прежнего, еще хитрее и не сделал ни одного шага без того, чтобы не дать кому следует серебра, и каждый, причастный к этому делу, чувствовал себя вознагражденным по заслугам, но не настолько, чтобы алчность заставила его во второй раз обратиться за деньгами к тому же источнику. В свое время начальник полиции получил указ, а Ван Помещик и Ван Купец внимательно следили, когда наступит эта минута, зная, что по своей воле никто не захочет осрамиться на весь город, и как только он получил указ, братья отправились к нему с хорошей взяткой и множеством извинений и просили начальника полиции от себя, как будто бы ничего не знали об указе свыше. Нет, они кланялись и просили его простить юношу, и наконец он принял деньги небрежно и снисходительно, как человек, оказывающий милость. Потом он приказал освободить молодого человека и, пожурив его, отослал домой.
А братья устроили большой пир для начальника полиции, — тем и кончилось дело, потому что молодой человек был опять на свободе, и любовь его несколько остыла в тюрьме.
Но девушка стала еще настойчивей прежнего и снова приставала к отцу. На этот раз он оказался уступчивей, потому что понял, как могущественно семейство Ванов и какой важный военачальник младший из трех братьев и как много денег у Вана Купца, и, послав сваху к Вану Помещику, сказал:
— Поженим наших детей и скрепим нашу новую дружбу.
Так дело было доведено до конца; устроили помолвку и свадьбу назначили на первый же счастливый день. И Ван Помещик с женой вздохнули легко и были как нельзя более счастливы. А жених, хотя и ошеломленный таким необыкновенным оборотом дела, чувствовал, что к нему возвращается понемногу прежняя страсть, и был доволен, а девушка торжествовала.
Но для Вана Тигра все это значило очень мало, если не считать одного: он знал теперь, что в своей провинции он человек влиятельный и что военачальник заискивает в нем, и сердце его преисполнилось гордостью. Когда все это было улажено, весна уже сменилась летом, и Ван Тигр сказал себе, что до сих пор ему было некогда, a теперь время года уже позднее, и потому отложил задуманную войну еще на один год. Это было тем легче сделать, что теперь он был уверен в себе и своем положении, тем легче, что в начале лета вернулись один за другим его лазутчики и донесли, что на Юге идет слух о войне, но им неизвестно, что это за война и кто в ней главный. Услышав это, Ван Тигр понял, почему военачальник провинции так заискивает в нем и зачем ему нужно войско Вана Тигра. И он стал ждать следующей весны и событий, которые она принесет.
И как всегда, Ван Тигр жил вместе с сыном. Мальчик степенно делал все, что входило в его обязанности, и Ван Тигр по своей привычке молчаливо и с удовольствием следил за ним. Часто он пристальным взглядом смотрел на сына и любил подолгу смотреть на его полудетское и полуюношеское лицо. Не раз, когда он рассматривал лицо сына, склоненное над какой-нибудь книгой или работой, Вана Тигра поражало что-то странно знакомое в очертаниях широких, выдающихся скул и крепко сжатых губ. Рот был некрасивый, но крепко сжатый и резко очерченный для такого юного возраста.
И как-то ночью Вану Тигру пришло в голову, что это знакомое выражение в нем от бабушки, родной матери Вана Тигра. Да, Ван Тигр помнил это выражение у своей матери, хотя ясно представлял ее себе только такой, какой она была при смерти, и румяное лицо мальчика было совсем не похоже на бледное лицо умирающей. Ho сильнее всякого воспоминания было какое-то чувство, которое говорило Ван Тигру, что у сына его каждое движение так же медленно и беззвучно, как у его покойной матери О Лан, и что губы и глаза его сына имеют то же серьезное выражение, что и у нее. Иногда Ван Тигр чувствовал что-то смутно знакомое во всем облике сына, на сердце у него становилось теплей, и тогда он любил сына еще глубже и чувствовал себя еще тесней связанным с ним, сам не понимая причины.
XXVI
Вот каков был сын Вана Тигра: он послушно исполнял все свои обязанности и делал все, что ему приказывали делать. Он учился всем приемам военного дела и всем выпадам, какие показывали ему учителя, довольно хорошо ездил верхом, хотя и не с такой ловкостью, как Ван Тигр. Но мальчик делал все так, как будто это не доставляло ему никакого удовольствия и как будто он принуждал себя выполнять все это, как неприятную работу. Когда Ван Тигр спросил воспитателя, каковы успехи его сына, тот ответил нерешительно:
— Я не могу сказать, чтобы он учился плохо, потому что он все делает довольно хорошо, и делает именно то, что ему велят, но никогда не идет дальше этого. Кажется, что у него ни к чему нет охоты.
Этот ответ очень встревожил Вана Тигра, так как ему и раньше казалось, что сын его не способен сильно и искренно гневаться, — он никогда не сердился, в нем не было ни ненависти, ни каких бы то ни было желаний: он только делал серьезно и терпеливо все, что должен был сделать. А Ван Тигр знал, что воин должен быть не таков; нет, воин должен быть силен духом и гневен, предприимчив и горяч, и Ван Тигр раздумывал печально, как ему изменить своего сына. Как-то днем он сидел во дворе, глядя, как сын его стреляет в цель под руководством учителя, и хотя мальчик стоял спокойно, быстро поднимал руку и не колеблясь твердо нажимал на курок, когда раздавалась команда, однако Вану Тигру казалось, что сын его делает это скрепя сердце, и на нежном лице мальчика было такое выражение, как будто он пересиливает себя, чтобы делать то, что нужно, — так ему ненавистно все это. Тогда Ван Тигр подозвал мальчика и сказал ему:
— Сын, вкладывай в дело свое сердце, если хочешь угодить мне!
Тогда мальчик быстро взглянул на отца, опустив руку с дымящимся в ней пистолетом; глаза его приняли странное выражение, и он открыл рот, словно собираясь заговорить. Но перед ним сидел Ван Тигр, который не мог выглядеть кротким, даже если бы захотел этого: брови у него были черные и густые, и рот, обросший жесткой черной бородой казался угрюмым даже помимо его воли, и мальчик отвернулся, вздохнул слегка и сказал покорно: