С громким утробным воплем, путая кошмар и действительность, словно блуждая по мангровой чаще, он ворвался в участок. В кромешной темноте полицейские сталкивались друг с другом в поисках своих винтовок. Вспыхнул свет, и они замерли, полуодетые, ожидая приказа.
– Гонсалес, Ровира, Перальта! – скомандовал алькальд.
Все трое мигом вышли из строя и окружили его. Не было никакой видимой причины для выбора именно этих трех – все они были обыкновенные метисы. На одном, остриженном под машинку и с детскими чертами лица, была фланелевая рубашка, на двух других поверх таких же рубашек были в спешке надеты расстегнутые гимнастерки.
Никакого вразумительного приказания они не получили. Перепрыгивая через четыре ступеньки, полицейские выскочили вслед за алькальдом из участка, перебежали под дождем улицу и остановились перед домом зубного врача. Два дружных усилия – и дверь под ударами прикладов разлетелась в щепы. Они уже вошли, когда в передней зажегся свет. Из двери в глубине дома появился маленький, лысый, жилистый человек в трусах, пытавшийся натянуть на себя купальный халат; на мгновение он застыл с разинутым ртом и поднятой вверх рукой, словно освещенный фотовспышкой, а потом прыгнул назад и столкнулся со своей женой, которая в ночной рубашке выбежала из спальни.
– Спокойствие! – завопил алькальд.
Вскрикнув «Ой!», женщина зажала руками рот и кинулась назад, в спальню. Стоматолог, завязывая на ходу пояс халата, направился к входной двери и только теперь разглядел троих полицейских с нацеленными на него винтовками и алькальда, стоявшего неподвижно, засунув руки в карманы насквозь промокшего плаща.
– Если сеньора покажется, в нее выстрелят, – сказал алькальд.
Держась за ручку двери, дантист крикнул в комнату:
– Ты слышала, душенька?
И, с педантичной аккуратностью закрыв дверь спальни, он направился, лавируя между старыми плетеными стульями, к зубоврачебному кабинету. Продымленные глаза винтовочных дул неотрывно следили за ним, а в дверях кабинета его опередили двое полицейских. Один включил свет, другой пошел прямо к письменному столу и, выдвинув ящик, взял из него револьвер.
– Должен быть еще один, – сказал алькальд.
Он вошел в кабинет следом за зубным врачом.
Один полицейский стал у двери, а двое других провели быстрый, но тщательный обыск. Они перевернули на рабочем столе ящичек с инструментами, рассыпав при этом по полу гипсовые слепки, недоделанные протезы и золотые коронки; высыпали содержимое фаянсовых банок, стоявших в застекленном шкафу, несколькими взмахами штыка вспороли резиновый подголовник зубоврачебного кресла и сиденье с пружинами у вращающегося табурета.
– Тридцать восьмого калибра, длинноствольный, – уточнил алькальд.
Он в упор глянул на дантиста.
– Вам будет лучше сразу сказать, где он, – порекомендовал алькальд, – нам совсем нет охоты переворачивать в доме все вверх дном.
Узкие потухшие глаза зубного врача за стеклами в золотой оправе даже не дрогнули.
– А я никуда не тороплюсь, – медленно ответил он. – Можете переворачивать.
Алькальд задумался, обвел взглядом комнатку со стенами из необструганных досок и двинулся, отдавая отрывистые приказания полицейским, к зубоврачебному креслу. Одному он велел стать у выхода на улицу, другому – у двери кабинета, третьему – у окна. Усевшись в кресло, он застегнул наконец промокший плащ и почувствовал себя так, будто его одели в холодный металл. Он втянул в себя пахнущий креозотом воздух, откинул голову на подушечку и постарался дышать ровнее. Зубной врач подобрал с пола несколько инструментов и поставил кипятить в кастрюльке.
Стоя к алькальду спиной, он глядел на голубое пламя спиртовки с таким видом, будто, кроме него, в кабинете никого не было. Когда вода закипела, он прихватил ручку кастрюльки бумагой и понес к креслу. Дорогу загораживал полицейский. Чтобы пар не мешал ему видеть алькальда, зубной врач опустил кастрюльку пониже и сказал: