Смерть пахнет сандалом

– Мы выполняем указание Кошачьего владыки, – твердо заявил Благородный кот.

– Неужели не боитесь, что вам головы поотрубают? – строго спросил я, указывая в сторону стражников управы. – В управе расположились отборные войска его превосходительства Юаня. – Повернувшись, я указал во двор Академии Всеобщей добродетели. – А вот там как раз остановился конный отряд немцев. Завтра состоятся празднества по случаю открытия железнодорожного движения, настроение у иностранных солдат и правительственных войск боевое, как перед решающим сражением. Если в такой момент вы выбежите перед иностранными солдатами и начнете свои мяуканье и гавканье, то как они вас отличат от бунтовщиков против императора или зачинщиков массовых беспорядков? – Я указал на Сунь Бина на помосте: – Неужто вы хотите последовать его примеру?

– Мы ничего делать не собираемся, только представление показывать. – Благородный кот говорил, словно в раздражении. – Бояться мы ничего не боимся, хотим лишь показать представление.

– Народ Гаоми представления любит, это я давно знаю, и ваша маоцян мне очень нравится, я и сам арии маоцян петь умею. Маоцян воспевает преданность государю и сыновью почтительность, человеколюбие и чувство долга, учит народ благоразумию. Все это полностью совпадает с моими собственными наставлениями и целями. Я всегда горячо поддерживал выступления вашей труппы, глубоко одобряю горячую любовь к искусству, но сегодня выступать здесь вы не можете. Приказываю вам возвращаться по домам и ждать, пока все кончится, потом, если пожелаете, то я лично приглашу вас выступить здесь.

– Мы следуем указаниям Кошачьего владыки, – упрямо твердил Благородный кот.

– Я – главный начальник в этом уезде, раз я сказал, что нельзя устраивать представление, то значит нельзя.

– Государь император – десять тысяч лет ему – вроде не запрещает представления для простого народа.

– Ты разве не слышал поговорку? Не власти бойся – чиновника бойся. Неужели не слыхал, как говорят, что если не правитель области отрубит тебе голову, то начальник уезда изведет тебя под корень?

– Да изруби ты наши тела, в головах все равно останется желание выступить сегодня. – Благородный кот резко встал и велел своим спутникам: – Открывайте сундук, ребята.

Все эти коты самого разного обличья похватали с сундука пики, широкие и узкие мечи и алебарды и аккуратно выстроились на плацу по подобию старомодного войска. Сразу открыли и сундук из красного дерева, откуда появились парадный халат, расшитый драконами, украшенный яшмой пояс, женский парадный головной убор с украшениями в виде фениксов, накидка на плечи без рукавов, головные украшения, гонги и барабаны и многое другое…

Я велел Лю Пу бежать в Академию за десятком отдыхавших стражников.

– Я тут возможно и резко, но из лучших побуждений убеждаю вас, все – для вашего же блага, а вы же упрямитесь, ни во что большого начальника не ставите. – Я указал на Благородного кота и сказал стражникам: – Этого кошачьего верховода арестовать, остальных выгнать взашей из города!

С криками размахивая черно-красными дубинками, стражники попытались взять труппу на испуг. Благородный кот, хоть и бухнулся на колени, издав пронзительный вопль, но сразу после этого запел. Как только он опустился на колени, я решил, что тот просит у меня пощады, но тут же понял, что тот встал на колени перед лежащим на помосте Сунь Бином, родоначальником их кошачьей оперы. Вырвавшееся из груди артиста горестное завывание я сначала принял за выражение скорби при виде казненного Сунь Бина, но затем до меня сразу дошло, что это был непреклонный вызов, прелюдия к последовавшему пению, которое походило на рокот прорвавшей дамбу реки.

О Кошачий владыка! Ты увенчан золотыми крыльями, на тело твое наброшена пурпурная заря, в руке сжимаешь ты дубинку червонного золота, восседаешь ты на долгогривом льве, разбил ты всех врагов в Поднебесной! Пускай против тебя идут тысячи, до хоть сотни тысяч неприятелей! Ты – переродившийся Юй Фэй, ты – восставший из гроба Гуань Юй, ты – первый в Поднебесной…

Мяу-мяу…

Оглашающее небеса пение Благородного кота гармонично перемежалось мяуканьем всех остальных котов с черными лицами, котов с красными лицами, котов с пестрыми лицами, котов больших и маленьких, самых разных котов. Из сундука с реквизитом еще ловко достали гонги с барабанами, а также большущий кошачий барабан, и каждый инструмент размеренно и ритмично поддержал пение.

Первым ударом дубинки сокрушена была гора Тайхан, завалена была бухта Цзяочжоу. Вторым сровнялся с землей округ Цайчжоу, насмерть перепугал ты белолобого тигра… Третьим сокрушен был столп, держащий небосвод, перевернута была печь, в которой Верховный владыка Лао-цзы готовит пилюлю бессмертия…

Мяу-мяу…

Их благозвучное и волнующее пение немедленно произвело на всех присутствующих огромное воздействие. Все стражники были уездные, а половина – прямо из этого уголка северо-восточного края. Они знали маоцян гораздо лучше, чем я, человек сторонний. Хотя я и научился от Сунь Мэйнян множеству арий, мелодии маоцян не могли настолько затронуть мое сердце, как они трогали фибры души жителей Гаоми. Я уже почувствовал, что сегодняшнее представление не похоже на обычное. Благородный кот, вне всяких сомнений, тоже был великий мастер в ремесле маоцян. В его голосе присутствовала классическая для арий маоцян хрипотца бронзового колокола, а еще он был способен на вроде бы предельно высокой ноте подняться еще выше. Это и есть знаменитый прием «цветастого пения», принесший маоцян известность. В истории маоцян, кроме Чан Мао, его мог исполнить только Сунь Бин. Когда Сунь Бин отошел от дел, как говорится, «умыл руки в золотом тазу», даже Мэйнян считала величайшее мастерство цветастого пения уже утраченным, никто и думать не думал, что неизвестно откуда взявшийся Благородный кот вдруг восстановит утраченный трюк. Я признал пение Благородного кота исключительным, такое исполнение абсолютно можно было отнести к вершинам культуры. Я заметил, что стражники, в том числе бдительный, благоразумный Лю Пу, увлеклись, глаза у всех заблестели, рты полуоткрылись, они уже позабыли, где находились. Я понимал, что еще немного, и они могут сами громко замяукать вместе с этими котами, начать кататься по земле, залезать на стены и деревья, и этот плац, над которым витает дух смерти, превратится в рай мяукающих и приплясывающих зверей. Я почувствовал себя в безвыходном положении, не знал, как положить этому конец. Я заметил также, что стоявшие на посту на помосте стражники тоже застыли от восторга, как истуканы. Сунь Мэйнян у входа под навес уже полуплакала-полупела, а Чжао Сяоцзя разошелся пуще всех. Он собрался было рвануться к нам, но его ухватил за одежду отец. Похоже, за долгие годы на чужбине старый Чжао Цзя поутратил пристрастие к чарам маоцян и еще мог сохранять трезвую голову и не забывать о возложенных на него обязанностях. Что касается Сунь Бина, то его лица было не разглядеть из-за клетки из циновок, но доносившийся оттуда плач или смех – не разберешь – красноречиво говорили мне о состоянии его духа.

Благородный кот пел и пританцовывал, рукава его халата взлетали подобно белым облачкам, хвост тащился за ним дубинкой из плоти. Так он пел и плясал, трогая людей за живое, крутился, как дьявол, сводя всех с ума, причем совершенно непринужденно, и, наконец, шаг за шагом взобрался по ступенькам на помост. А вслед за ним заступило туда и все кошачье племя. Так и начался грандиозный спектакль.