– Я вам не недоросль.
Потом, пока водитель вытаскивал ее чемоданы из багажника, она заметила то, что уже увидел я, рядом с кофейней что-то, напоминающее вход в преисподнюю. Красная стрела указывала на погреб с надписью: КЛУБ ГИППОГРИФ. ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ ЧЛЕНОВ.
Эверетт заплатил за такси и сказал чуть горделиво:
– Это я предложил название. Я, видите ли, один из отцов-основателей. Идемте вниз.
Чемоданы Имогены остались на моем попечении. Неуклюже спускаясь за отцом и дочерью по узким подвальным ступенькам, я чувствовал, что мы отправляемся на краткий отдых в ад, а Эверетт, подобно Вергилию, служит нам проводником. Он постучал в дверь, в стеклянном окошке появилось лицо, кивнуло, и нас впустили. Мэннинг оказался лысым, учтивым человеком в хорошем костюме. Слишком гладко выбрит, сигарета прилипла к губе. Клуб был что надо – скрытое дневное освещение, обои с рисунками кофейных столиков на бульваре и французскими булками, кресла с подушками в полумраке, молчащий сейчас музыкальный автомат. У стойки два маленьких местных бизнесмена накачивали мартини огромного американского коллегу, за стойкой стояла миссис Уинтерботтом, очень хорошо одетая, веселая и кокетливая. Она улыбнулась Эверетту и мне (стало очевидно, что меня она вообще не помнит), а Имогену одарила взглядом неописуемым – взглядом, которым привлекательная женщина оценивает красивую незнакомку. В полумраке я заметил вест-индийского гитариста. Когда Эверетт отправился заказывать выпивку, гитарист ударил по струнам медиатором и затянул какую-то наивную карибскую песню.
– Спой нам «Дом на просторах»[31], – потребовал американский бизнесмен, но заунывная песенка не прервалась.
Теперь я мог видеть в сумерках моложавую пару, евшую друг друга глазами между задумчивыми глотками джина с тоником, и тощего человека в очках на лице труженика, напряженно читавшего какую-то газету, хотя оставалось загадкой, как он видит мелкие буквы в этой амурной дымке. Мы с Имогеной сели на диванчик у стены поближе к бару, и Эверетт принес выпивку. Он и я в вечерней жажде пили темный эль, она, расслабившись, потягивала двойной розовый джин.
– Ах, – сказала она, – так-то немного лучше.
Я угостил их сигаретами.
– Мистер Денхэм, – объяснил Эверетт, – живет далеко на Востоке. Я пригласил его сюда поболтать и чтобы он поделился со мной чувствами человека, вернувшегося из ссылки. Все знают, как все изменилось в Англии с момента его последнего приезда. Для «Гермеса», – добавил он.
– О! – воскликнула Имогена. – Мне вас оставить наедине?
– Нет, нет, – испугался я. – Никакой особой спешки. В любом случае, – добавил я, – есть ли смысл сейчас скрывать то, что вскоре станет общеизвестно?
– Нет, – туманно ответила она, – наверное, нет.
Потом радостно улыбнулась и сообщила:
– Но вы не знаете папочку, как я. Он не для интервью пригласил вас. Он пригласил вас, чтобы поговорить о стихах, разве не так, папочка?
– Я думаю, Имогена, – сказал Эверетт, – тебе
– Не поймите меня превратно, – Имогена повернулась ко мне, – он и пенни не выручит за свою книгу стихов, не так ли, папочка? Это его долг, – сказала она, – перед литературой.
Каждый слог она произносила отдельно, четко, словно пародируя декламаторов прошлых времен – «ли-те-ра-ту-рой». Так произносил бы это слово бармен Седрик, если бы стал тамадой.
– И, – добавила Имогена, – чем-то и вы можете помочь. Вы выглядите весьма состоятельным. Вы швыряете деньги только на выпивку и на женщин.
Видимо, она презирала все: литературу, любовь, даже деньги.