– Надо же, брак. Пока я лежала в отключке, как свет, со своими кошмарными снами.
– Вы, мой мальчик, как я понимаю, найдете себе транспорт попозже. Идите со своей матерью. Думаю, это в последний раз на какое-то время.
– А если я скажу нет, мам?
– Ты не можешь сказать нет, bach.
Нет, я не мог. Она повела меня обратно к большому шатру, а мисс Эммет кричала:
– Держись от девочки подальше, слышишь? Надо же, брак.
Оглядываясь назад, думаю, я очень хорошо знал, что будет, хотя это, может быть, знание после события, много позже. Но каким еще образом, принимая логику единого целого, можно хоть что-нибудь знать сейчас, если это не было известно на том молчаливом пути к кругу арены, заключавшему в себе ее единственное волшебство, если я не был готов к происшедшему там? Еще горел полный свет, пара клоунов спорила о метатеологии под последнее выдохшееся шампанское. Млекопитающие ушли спать, а птицы бодрствовали, чистя перья. Эйдрин сказала клоунам:
– Нам с сыном надо тут кое-то отрепетировать.
– Финсен на этот счет упрям, как онагр. Онагр, как я уже говорил, может быть, слишком часто, – очень ручной осел. А, а? Да, дорогая леди, да. Уже уходим.
Фигляр был еще с носом, в огромных шлепающих башмаках. Он ушел со своим коллегой, который, будучи немцем, все знал про Штрауса и романтическую школу; деталь его костюма составляли чрезмерно заплатанные джинсы «ливайс». Я сказал:
– Этот гребаный цирк полон интеллектуальной жизни, мам. Доктор Фонанта как бы той задал. А тут еще ты со своим переходом от гребаного целомудрия к гребаной прикладной теологии рогачей.
– Теперь ты вышел на чистое место, мальчик. Гром грянул. Что ты сделал с моим сыном?
– Твой сын идет по коридору, мам. Понимаешь, женатый мужчина теперь. И в других отношениях тоже вырос.
– Ты, – сказала Эйдрин, – Майлс Фабер. Девушка твоя сестра. Ты совершил самый смертный грех, причем лишь для сокрытия его двойника – убийства.
Она сбросила с себя валлийские приметы, приготовившись теперь к hwyl[97] проповедника, методиста, кальвиниста из маленького городка.
– Бред гребаный, мам, и ты это знаешь.
– Мой сын сделал много плохого, ему часто грозила опасность то в одном, то в другом городе. Здесь я за него боялась, попросила полицию за ним присматривать, а также извинилась за все, что он мог уже натворить. А полиция говорит, что мой сын назвался Майлсом Фабером.
– Разве нельзя в иных случаях называться чужим именем? А если я назвал фамилию любимой девушки, то только потому, что она – как мелодия в моих мозгах гребаных, мам.
– Ничего у тебя не получится. Могу догадаться, что должно было произойти, хотя боюсь гадать. Я больше хочу, чтоб ты был моим сыном, живым, невредимым, а теперь женившимся, вошедшим в хорошую семью. Ты прожил плохую жизнь, если правда мой сын,
Клише: голова моя шла кругом и т. д. Из всей барахолки старого железа, валившегося на меня, я на полпути выхватил ржавую кочергу и приготовился метнуть обратно.