Поцлох ухмыльнулся и умчался.
Штайнер направился к вагону. Сухая листва шуршала под его ногами. Вечернее небо, безмолвное и холодное, висело над лесом. Со стороны тира доносился стук молотков. У полуразобранной карусели покачивались фонари.
Штайнер шел прощаться с Лилой. Она оставалась в Вене. Ее документы и разрешение на работу, были действительны только для Австрии. Но она все равно не уехала бы с ним, даже если бы и могла. Она и Штайнер были товарищами, судьба и ветер времени свели их случайно — и они хорошо понимали это.
Лила была в вагоне и накрывала на стол. Когда вошел Штайнер, она улыбнулась.
— Для тебя есть письмо, — сказала она.
Штайнер взял письмо и посмотрел на марку.
— Из Швейцарии. Наверняка от нашего мальчика. — Он разорвал конверт и начал читать. — Рут в больнице, — сказал он.
— Что с ней? — спросила Лила.
— Воспаление легких. Но, как видно, не тяжелое. Они в Мюртене. Вечерами мальчик стоит перед больницей и подает ей световые сигналы. Может быть, я их еще встречу, если пойду через Швейцарию.
Штайнер спрятал письмо в карман.
— Надеюсь, мальчик знает, как он должен поступить, чтобы им не потерять друг друга.
— Конечно, знает, — ответила Лила. — За это время он многому научился.
— Да. И тем не менее…
Штайнер хотел объяснить Лиле, что Керну придется трудно, если Рут вышлют к границе, но вовремя вспомнил, что они тоже видят сегодня друг друга последний раз. Поэтому он решил не говорить о тех двух, которые остались рядом друг с другом в ожидании встречи.
Он подошел к окну. На площади, освещенной карбидными фонарями, рабочие упаковывали в серые мешки лебедей, лошадей и жирафов, снятых, с карусели. Фигурки зверей в беспорядке лежали и стояли на земле, словно их совместную райскую жизнь внезапно разрушил взрыв бомбы. В снятой гондоле сидели двое рабочих и пили из горлышка пиво. Они повесили свои куртки и шапки на рога белого оленя, прислоненного к одному из ящиков. Выбросив ноги вперед, олень словно застыл, приготовившись к вечной скачке.
— Садись, — услышал он позади себя голос Лилы. — Ужин готов. Я испекла для тебя пироги.
Штайнер повернулся и положил ей руку на плечо.
— Ужин, — сказал он. — Пироги… Для таких людей, как мы, которые вечно в пути, ужин вдвоем — это уже почти домашний очаг, почти родина, правда?
— Есть на свете и кое-что другое. Но ты этого не знаешь. — Она помолчала. — Ты не знаешь, потому что у тебя нет слез, и ты не понимаешь, что значит — грустить вдвоем.
— Да, этого я не понимаю. Мы не часто грустили, Лила.