Керн никак не мог найти работу. Он везде предлагал свои услуги, но нигде не мог устроиться даже за двадцать франков в день. Деньги, которые у них были, через две недели кончились. Рут удалось получить маленькую поддержку от еврейского комитета помощи, а Керну — от смешанного еврейско-христианского. В неделю они набирали около пятидесяти франков. Керн переговорил с хозяйкой отеля и выторговал за эту сумму, кроме комнат, право получать по утрам немного кофе с хлебом.
Он продал свое пальто, чемодан и все вещи, оставшиеся от Поцлоха. После этого они взялись за вещи Рут — кольцо ее матери, платья и тоненький золотой браслет. Они не очень горевали, что им пришлось расстаться с этими вещами. Они жили в Париже, и этого им было достаточно. Они надеялись на завтрашний день и чувствовали себя в безопасности. В городе, который в течение целого столетия впитывал в себя эмигрантов, господствовал дух терпимости. В нем можно было умереть с голода, но людей там преследовали только по мере необходимости.
В один из воскресных дней, после обеда, когда вход в Лувр был свободным, Марилл пригласил их отправиться туда.
— Зимой, чтобы убить время, вам обязательно нужно ходить куда-нибудь, — сказал он. — Голод, пристанище и время — постоянные проблемы эмигрантов, и они ничего не могут с ними поделать, потому что не имеют возможности работать. Голод и забота о ночлеге — это два смертельных врага, но с ними еще можно бороться, а время, уйма пустого бесполезного времени — это враг, который крадется тайком и пожирает их энергию. Ожидание утомляет, призрачный страх парализует волю. И если двое первых нападают на эмигрантов открыто, и они должны обороняться или погибнуть, то время подкрадывается незаметно и разрушает душу. Вы еще молоды, не просиживайте свое время в кафе, не жалуйтесь на трудности, будьте всегда бодрыми. И если порой вам будет тяжело, идите в большие парижские залы ожидания — в Лувр. Зимой он отапливается. Лучше изливать свою печаль перед картинами Делакруа, Рембрандта или Ван Гога, чем перед рюмкой водки или в окружении бессильной жалости и злости. Это говорю вам я, Марилл, который предпочитает сидеть перед рюмкой водки. Иначе я бы и не стал держать эту назидательную речь.
И они бродили по большой сокровищнице Лувра мимо столетий: мимо каменных королей Египта, богов Греции, императоров Рима, мимо вавилонских алтарей, персидских ковров и фламандских гобеленов, мимо картин великих мастеров — Рембрандта, Гойи, Греко, Леонардо, Дюрера. Бродили по бесконечным залам и коридорам, пока не добрались наконец до залов с картинами экспрессионистов.
Они уселись на один из диванов, стоявших посреди зала. На стенах блестели красками ландшафты Сезанна и Ван Гога, танцовщицы Дега, выполненные пастелью женские головки Ренуара и красочные сценки Мане. В зале было тихо, кроме них, там никого не было, и постепенно Керну и Рут стало казаться, будто они сидят в заколдованной башне, а картины — это окна в далекие миры, в сады благородных радостей жизни, в миры больших чувств, великих грез и полного душевного покоя, который живет по другую сторону произвола, страха и бесправия.
— Все они тоже были эмигрантами, — сказал Марилл. — Да, да, эмигрантами! Их гнали, высылали, изгоняли. Они часто голодали и оставались без крова. Многих из них современники игнорировали, многих оскорбляли, жили они в нищете и в нищете умирали, но взгляните, что они создали! Сокровища! Мировые шедевры! Это я и хотел вам показать.
Он снял очки и старательно их протер.
— Что оставляет самое большое впечатление на этих картинах? — спросил он у Рут.
— Мир, — не задумываясь, ответила девушка.
— Мир… Я думал, вы скажете: красота. Но вы тоже правы: мир сегодня — это красота. Особенно для нас. Ну, а ваше впечатление, Керн?
— Не знаю, — ответил тот. — Но мне почему-то хочется взять что-нибудь отсюда с собой и продать, чтобы мы могли жить.
— Вы — идеалист, — ответил Марилл.
Керн недоверчиво взглянул на него.
— Я говорю это серьезно, — добавил Марилл.
— Я знаю, что говорю глупости, но сейчас — зима, а я бы смог тогда купить пальто для Рут.
Керн и сам себе казался глупым, но он действительно сейчас не мог думать ни о чем другом. Все время он думал только об этом. К своему удивлению, он неожиданно почувствовал в своей ладони руку Рут. Она посмотрела на него восхищенными глазами и тесно прижалась к нему.
Марилл снова надел очки и огляделся.
— Человек велик в своих крайностях, — изрек он. — В искусстве, любви, глупости, ненависти, эгоизме и даже самопожертвовании. Но миру чаще всего не хватает золотой середины.
Керн и Рут поужинали. Их ужин состоял из какао и хлеба и уже неделю был их единственной едой, не считая чашки кофе и двух бриошей по утрам, которые Керну удалось выторговать у хозяйки, включив этот завтрак в стоимость комнат.