Рут взяла ребенка. Ее глаза показались Керну в два раза больше, чем обычно. Врач уселся за стол.
— Найдется рюмка коньяку?
Марилл налил ему рюмку.
— Скажите, какое состояние бывает у врача, — спросил он, — когда он видит, что создаются бомбардировщики и пушки, а не больницы? Ведь первые предназначены только для того, чтобы заполнять вторые.
Врач поднял голову.
— Отвратительное, — ответил он, — отвратительное! Прекрасная задача — штопать людей, применяя все свое великое искусство с тем, чтобы их с величайшим варварством снова разрывали на куски. Почему их не убивать сразу, когда они еще дети? Это же много проще!
— Послушайте, любезнейший, — ответил депутат рейхстага Марилл. — Умерщвлять детей — это убийство. Умерщвлять взрослых — это дело национальной чести. В следующей войне будет участвовать много женщин и детей. Холеру мы искоренили, а ведь это — безобидное явление по сравнению с небольшой войной.
— Браун! — крикнул врач из соседней комнаты. — Быстро!
— Иду!
— Черт возьми! Кажется, не все гладко, — сказал Марилл.
Через некоторое время Браун вернулся. Щеки его ввалились.
— Разрыв в шейке матки, — сказал он, — Сделать ничего нельзя. Женщина истекает кровью.
— Ничего нельзя сделать?
— Ничего. Уже все перепробовали. Кровь продолжает идти.
— А вы не можете сделать переливание крови? — спросила Рут. Она стояла в дверях. — Вы можете взять мою.
Врач покачал головой.
— Не поможет, девочка. Если кровь не перестанет…
Он ушел. Дверь осталась открытой. Ее светлый четырехугольник казался призрачным. Все сидели молча. Тяжело передвигая ноги, вошел кельнер.
— Можно убрать?
— Нет.