— Сомневаюсь, что это чем-то поможет и… — сложно о таком говорить, но бросать мать в этот кратер огнедышащего вулкана — такая же опасная и глупейшая авантюра, как и все мои предыдущие приключения. Подставлять теперь еще и ее?.. Такие вещи нельзя делать на горячую голову, не продумав заранее и как можно тщательней каждый свой будущий шаг. — Я не хочу, чтобы ты сейчас с ним встречалась. Мне страшно представить, что он может тебе наговорить или что с тобой сделать. Он же ни перед чем не остановится. Я вообще не знаю, что или кто, а, главное, как может его остановить. Хотя просирать ближайшие дни в полном бездействии тоже не могу. Мне… Мне надо знать, что он сделал с Алиной. Я же банально сойду с ума, если не узнаю, что с ней.
— Тихо-тихо… Тебе нельзя сейчас так волноваться… — в этот раз мать схватила меня за руку уже двумя ладонями, будто это как-то могло утихомирить рванувшее во мне с прежней силой осознание моей полной бесполезности и не менее убийственной безысходности. Меня и так периодически потряхивало, особенно, когда я пытался не думать о Стрекозе и о том, что Глеб Стрельников мог с ней в эти минуты вытворять.
— Я обязательно все о ней разузнаю. А за меня не переживай. Он ничего мне не сделает. По крайней мере, я приложу для этого все имеющиеся у меня для такого случая козыри и силы. Пупок у него развяжется поднять на меня руку или что-то выкинуть в твою сторону в следующий раз.
— Мне главное… главное, чтобы с Алиной все было хорошо. Если у тебя получится ее найти, просто увези ее куда-нибудь отсюда подальше. Я не знаю… Пожалуйста. Я реально не знаю, что мне сейчас делать. Кажется, что если хотя бы чуть-чуть очухаюсь от побоев и смогу наконец-то ходить и что-то делать, то… просто возьму и убью его… Других вариантов я не вижу и не представляю.
— А если с ним поговорить? Объяснить, насколько эта девочка тебе не безразлична?
Она точно не могла такое ни сказать, ни предложить, иначе все предыдущие наши обсуждения — обычное переливание из пустого в порожнее. Хотя, чему тут удивляться? Она же сама только что изливалась в своих сердечных откровениях перед этим чудовищем, прожив с ним бок о бок без малого сорок лет (если не больше). Конечно, она будет в первую очередь искать выход там, где его обычно и ищут все разумные, а, главное, цивилизованные люди. Но она же сама только что сказала, что знает своего муженька, как облупленного.
— Мама. Я вчера пытался с ним поговорить… в аккурат после того, как нанятые им мордовороты сломали мне руку и сделали из меня отбивную средней прожарки. После чего меня начали обкалывать вначале убойным снотворным, а потом хрен знает какими наркотиками. Какие тебе еще нужны доказательства, чтобы ты уже перестала питать к этому человеку какие-либо чувства и наивные иллюзии? Он больше не вернется к тебе и уж тем более никогда не станет прежним. Зато ему ничего не стоит сотворить нечто непоправимое даже с самыми близкими ему людьми. Если бы я не знал его так же хорошо, как и ты, то запросто решил, что у него сорвало крышу, и ему уже давно следовало провериться у нужных специалистов. Так что я сейчас совершенно не шучу. Либо он, либо меня. Но просирать за полным бездействием ближайшие дни я не собираюсь. Я не оставлю Алину наедине с этим чудовищем. Я лучше сам сдохну и заберу его с собой на тот свет, чем позволю ему хотя бы еще раз к ней прикоснуться.
— Кир, пожалуйста. Не говори так. Даже думать о таком не смей, — видимо, до матери наконец-то что-то стало доходить. Наверное, этому подсобил мой не на шуточно пугающий вид и то, как я сыпался угрозами в сторону Стрельникова-старшего.
Но даже мой физический тремор, охрипший от зашкаливающего напряжения голос и мало чем похожий на человеческий взгляд не могли передать в полную меру всего того, что творилось со мной в эти мгновения. Стоило наркотическому дурману полностью (или хотя бы процентов на 85) выветриться из моей головы, как его тут же заменил невыносимо жуткий для меня кошмар — изъедающий до костного мозга страх за жизнь Альки. Страх, не увидеть ее больше… не услышать ее и не прикоснуться… хотя бы вскользь… НЕ ПОЧУВСТВОВАТЬ…
Как можно кому-то такое объяснить? Как можно не сорваться, если тебя лишили всего, чем ты жил и дышал последние дни и без чего уже не способен ни здраво мыслить, не воспринимать себя прежним или вообще никак и никем? И что я должен такого сделать, чтобы это стало понятным хоть для кого-то?
— Ты не понимаешь. Я не могу без нее. Я вообще ничего не могу, особенно зная, где она сейчас может находиться… Меня… Я… — бл*дь… лучше бы меня и вправду опять чем-нибудь вырубили, чем заново проходить через эту гребаную мясорубку. Срывая голос, не зная, куда сунуть голову или как унять в своем теле эту сумасшедшую лихорадку, ломающую изнутри кости и выдавливающую из черепа кипящим адреналином мозг со здравым рассудком. Даже если заору и начну биться в конвульсивных припадках, этот ад из меня не выйдет. Он будет и дальше, буквально до бесконечности убивать своими пыточными ножами, разрывая внутренности раскаленными крюками… кромсая мою сущность в кровавое месиво, пока я в конечном счете не сдохну либо от болевого шока, либо от ран несовместимых с жизнью…
— Неужели он этого не понимает?.. Или думает, что я его за это не убью? За все… что он сделал и сделает.
— Кирюшенька, пожалуйста, перестань.
Кажется, я уже окончательно ослеп, отупел и вообще не соображал, что говорил, как и не видел, что вокруг меня в этот момент происходило. Даже не сразу понял, когда и как мать, резко подскочив с кресла, накрыла меня собой, ревностно обхватив мою голову руками и пытаясь заглушить мой припадок свойственными большинству матерям действиями — зацеловывая горячий лоб рыдающему младенцу и одновременно укачивая у своего надрывно бьющегося сердца.
— Я тебе обещаю. Я поговорю с ним… я все сделаю, что смогу, но достучусь до него. Только, пожалуйста… не мучайся так и не пугай свою маму. Я все улажу. Клянусь, мой золотой. Я все улажу…
ГЛАВА шестнадцатая
— Рита Петровна? Что вы тут делаете? — Марьяна Сергеевна вытаращила на вошедшую в просторную приемную госпожу Стрельникову свои ошалелые глазенки, определенно не поверив увиденному. Но когда незваная гостья так и не соизволила ответить на не совсем корректный вопрос старшего секретаря, дефилируя с прежней скоростью и с гордо вскинутой головой от входных дверей по проходу между рабочими столами обоих помощниц генерального директора, вот тогда и пришлось подскочить с пригретого кресла ужаленной в попу юлой, подхватившись, так сказать, почти вовремя.
Зато Аська, как сидела намертво припечатанная к своему месту, так и продолжала с открытым ртом наблюдать за столь редким в их трудовых буднях развитием зрелищного события.
— П-простите. Но-но… вам туда нельзя, — как еще Марьяна не легла спиной на массивные двери кабинета своего босса и не прижала к ним руки подобно комичному персонажу из аналогичной киносценки? А вот перегородить собой к ним дорогу лишь чуть-чуть не опередившей ее Маргарите Стрельниковой все-таки успела. — Вам не назначено.
Естественно, особо важной гостье пришлось остановиться и обратить свое царское чуть удивленное внимание на возникшее на ее пути препятствие. И, судя по ее ощутимо надменному взгляду, прошедшему по всей фигуре Марьяны Сергеевны, ничего хорошего она за эти секунды не отметила и не испытала. Ее бесчувственное лицо как было до этого напрочь отмороженным и беспристрастным, таковым и осталось. Зато какой бьющий по глазам контраст во внешности двух абсолютно разных представительниц из противоположных классовых прослоек.