Я услышал звонок трамвая: он остановился на бульваре Монпарнас. Казалось, небо никогда не прояснится. Вечер обещал быть сырым. Снаружи на парапете лежал окурок сигареты, которую я курил вчера.
Я смотрел, как на третьем этаже в доме напротив ветер раздувает штору.
Хеста все еще лежала на кровати. Она смотрела на воздушный шарик, который свисал с потолка в углу. Казалось, он совсем неподвижен. Я бросил Хесте сигарету, но она не взяла. Хотелось бы мне, чтобы она не выглядела такой юной. Она никогда не выглядела такой юной, как сейчас. Я продолжал смотреть в окно и курить сигарету. Мой взгляд был прикован к черепицам крыши, и мне вдруг показалось, что неизвестно откуда передо мной появилось лицо Джейка — мы были в шатре цирка, в жарком воздухе, и толпа собралась у веревок. Джейк смотрел вниз — на меня.
Это видение было ужасно, а потом оно исчезло.
Теперь Хеста села, она тянула к себе платье. Почему же она выглядит такой юной? Я не знал, что делать, не знал, что говорить. Она взглянула на меня и улыбнулась — совсем еще ребенок, с детской улыбкой. Может быть, она ожидает, что я сяду рядом, обниму ее и поцелую? Если бы только она не выглядела такой юной! Если бы она была другой! Оранжевый берет лежал у ее ног.
Все время лил дождь. Хеста взглянула на меня, ожидая, что я заговорю первым, что-нибудь сделаю, как будто как-то странно просила ее утешить. Я не знал, что делать.
Я выбросил сигарету.
«О, черт возьми! — сказал я. — Давай выйдем и напьемся вдрызг…»
Глава четвертая
После того дня мы уже не так часто встречались в кафе «Купол» или «Ротонда», вместо этого Хеста приходила на улицу Шерш-Миди. Сначала она не хотела. Она всегда искала какую-нибудь отговорку: притворялась, что умирает от жажды и мечтает чего-нибудь выпить в кафе, или говорила, что хочет посмотреть какой-нибудь фильм.
Это ей не помогало, и приходилось сдаваться. Скажем, мы сидели в кафе «Купол», ни о чем не беседуя, я был угрюм, раздражителен и едва отвечал, когда она что-нибудь говорила. Она клала руку мне на колено и смотрела на меня.
— Дик, ты сегодня какой-то странный. Скажи, в чем дело?
А я пожимал плечами:
— Ни в чем. А в чем может быть дело?
Она беспомощно вздыхала и продолжала настаивать:
— Пожалуйста, Дик, скажи мне. Я же знаю, что-то не так, я не могу этого вынести.
Тогда я смеялся, как будто мне было все равно, и отвечал:
— Ты все прекрасно знаешь, так что давай забудем об этом.
Она колебалась, озираясь, словно боялась, что на нее все смотрят, и потом говорила:
— Ты имеешь в виду, что хочешь, чтобы мы пошли в твою комнату?