Лала покосилась на руку и только сейчас поняла, что это левая ладонь, со вшитым недавно розовым шулартом.
– Учитель, – шепотом позвала она, – а это может быть от того шуларта? Рука-то левая…
Шай открыл глаза, в которых не было и следа лихорадочного слабоумия:
– Конечно! Как я сразу не подумал, уже бы встал на ноги!
– Куда вам на ноги, вы еле живой были, – усмехнулась Лала, не отнимая ладони от его лба.
Мастеру Шаю становилось легче на глазах. Слабость никуда не делась, но ясность ума и осмысленный взор вернулись окончательно.
– Я бы поел…
Лала и подумать не могла, что умеет так изгибаться, чтобы, не убирая спасительной ладони от головы учителя, дотянуться до своего несъеденного завтрака и вручить больному кусок свежего хлеба с маслом юги.
– О, Мать-Пустыня, какое блаженство может принести простой хлеб изголодавшемуся! – Шай энергично жевал и улыбался.
– Сколько вы не ели? – спросила Лала, чувствуя, как ее волной заливает радость.
Он задумался и стал жевать медленнее.
– Два дня Хвори, три дня пути сюда и… Сколько я лежу?
– Вторые сутки.
– Ну, тогда больше недели. Это многовато.
– Учитель, молю, расскажите, что случилось?
Мастер Шай потянулся за водой и сел, придерживая руку Лалы, словно боясь, что боль вернется. Лале пришлось сесть с ним рядом на кровать. И пока тот рассказывал, она не шевелилась и почти не дышала.
– Я покинул Сайшон налегке в надежде поужинать в Гнезде Черной Руфы – этот оазис как раз на середине пути досюда. Взял только воды. Мне не хватило пары часов, чтобы добраться до укрытия. Мастера не боятся ночного пустынного холода, но Хворь – иное дело. Дром взбесился и мечтал от меня удрать. Правильно мечтал, кстати. Если бы не его теплая кровь, мне не жить.
– Вы пили его кровь? – с придыханием уточнила Лала.
– Я спрятался в его распоротом брюхе, и пока билось сердце, было вообще хорошо.
– Убили любимого дрома? – голос Лалы опустился до горестного шепота.