IX
Сидя на шестом этаже в окне опочивальни престарелой матери кровожадного принца, Эди Банистер в накладных усах, пахнущих тигрятиной и телом полуобнаженной танцовщицы, дает себе несколько секунд на размышления о том, сколь необычный курс приняла ее жизнь. Она сознает, что понятия не имела, чего ожидать, но если и готовилась к чему-либо, то совершенно точно не к этому. Спальня Шалой Кэтти оклеена обоями в тонкую розово-зеленую полоску. На стенах картины, закрепленные на специальных рейках, тут и там стоят накрытые салфетками столики. На каминной полке красуется фарфоровая корова (надпись на подставке гласит, что это подарок из Солсбери), а обшитый красным сукном ломберный стол завален бумагами. Вместо пресс-папье – металлическая модель часовой башни Вестминстерского дворца.
Однако встречает гостью вовсе не та Шалая Кэтти, что беседовала с ней за ужином, и даже не автор письма, которое привело сюда Эди; оскорбленная мать исчезла, от чудаковатой старой кошелки и бывшей светской дивы не осталось и следа. Перед Эди – высокородная вдова Катун-Далан в простом белом платье и халате поверх; ее иссохшие руки, сложенные на коленях, едва заметно дрожат. На большом пальце левой руки черное пятнышко (сама зажигает лампы?), и выглядит она так, словно только что пробежала марафон. Что в данной ситуации неудивительно. От того, как пройдет этот разговор, зависит очень многое. Мягче, мягче, не то старушка испугается – и плакала их операция.
– Мой сын убил моего мужа и своего родного брата, капитан Банистер.
– Да, – кивает Эди. – Знаю.
А как еще, черт побери, прикажете отвечать на подобное заявление? Эди по-прежнему сидит в окне, положив ладони на каменный подоконник и свесив ножки вниз, как дитя.
– Моего внука он сжег в железном ящике.
– Да.
– Он по-прежнему мой сын, – продолжает вдова Катун. – Что я могу поделать? Он по-прежнему мой сын. Я не должна больше его любить, я его ненавижу. Но он по-прежнему мой сын. Поэтому я ненавижу его, а в минуты самой острой ненависти вспоминаю, каким он был в детстве, как смотрел на меня, и гадаю: что я сделала не так, где допустила страшную ошибку, раз он стал таким человеком? Абсолютным чудовищем, Опиумным Ханом Аддэ-Сиккима, которого весь мир считает исчадием ада. А я, выходит, мать чудища.
– Директор моей школы называла его порождением языческой тьмы, в которой лишь брезжит свет Христа.
– В таком случае, подозреваю, вы знакомы с ней весьма поверхностно. Быть
Шалая Кэтти оседает. Раз или два всплескивает руками перед лицом, отгоняя мух и воспоминания. Эди Банистер догадывается, что перед глазами старухи возник образ юного Сим Сим Цяня, у которого потерялся мячик или любимый питомец:
– И вот я предала его. Выдала вашему Королю. Но поставила условие, что готова встретиться только с женщиной. Они решили, что того требуют обычаи нашей страны. Ха! Да какое мне дело до обычаев, здесь, сейчас? Как вам кажется, капитан Банистер, меня заботят обычаи? Я замышляю недоброе против родного сына. Плевать я хотела, кто входит в мои покои. Да хоть пять полков британской армии из Индии присылайте! Можно голышом! Поверьте, они меня не смутят и не вгонят в краску. Я знала, что если мне пришлют женщину, то она будет особенная. Абы кому такое важное дело не доверят. Им придется тщательно все взвесить. И прислать лучшую из лучших.
Вдова Катун качает головой, и Эди улавливает аромат розового масла. Черные глазки на исчерченном морщинами, пустом лице смотрят пристально, зорко, оценивающе.
– У меня есть выбор. До конца дней скитаться по волнам чужой судьбы или вершить свою. Я тоже могу быть великой – по-своему. Это мне по зубам, ведь и во мне есть немного
Эди понимает, что ей предоставили слово.
– Для чего?
– Те солдаты внизу – они исполняют ваши приказы?
– Да.
–