Эди резко развернулась и подняла пистолет. Человек вздрогнул. Он был молод, лет тридцати, и коренаст. Эдакий хомяк в рясе. Рескианец. Эди была так рада увидеть живого человека, что едва не заключила его в объятья. Вместо этого она зарычала, продолжая целиться ему в голову:
– Ты кто?
– Шольт, – ответил рескианец. – Можете звать меня Тедом. Я прибыл сегодня утром.
Он держал в руке стакан. Спустя мгновение до Эди дошло, что в стакане – молоко, а на груди монаха белесые брызги молочной рвоты.
– Не загоняйте их в угол, – сказал Шольт. – И не мешайте им делать то, что они делали раньше, иначе они… – Он вопросительно взглянул на ее лицо. – О. Вы уже поняли.
– Да.
– Что… Стало быть, вы… – Он явно хотел спросить, не пришлось ли ей убить одного из монахов, его друзей.
– Нет, – ответила Эди, и они многозначительно переглянулись:
Один из
– Я пытался их покормить, – сказал Шольт, проследив за ее взглядом. – Они не глотают. Можно их заставить, но потом все выходит обратно. Не понимаю, почему они до сих пор живы и способны дышать. Я подумал бы…
Он замешкался. Эди присмотрелась к нему и впервые увидела его по-настоящему. Похоже, он явился сюда вопреки случившемуся – нет,
Отважный хомячок.
– Меня зовут Эди, – сказала она.
Он кивнул.
– Здравствуйте.
– Вы туда заходили? – Она указала вглубь поезда, где прятался кабинет Абеля Джасмина.
– Нет.
Тед Шольт поднял и снова опустил бутылку молока. Эди на миг представила, как он ходит от одного пострадавшего к другому и терпеливо вливает молоко в глотки людей, которых когда-то знал и даже любил. Они давятся, их рвет молоком ему на грудь, или оно течет тонкими струйками по их подбородкам.
Они двинулись дальше. Коридор. Гостиные. Кухня-столовая.
А вот и шифровальная, где Эди работала до той ночи с Клариссой Фоксглоув и великого ограбления поезда.