Ангелотворец

– Нет, – твердо ответила Эди. – Нет, это несчастный случай. Утечка химикатов с контейнеровоза.

Сержант нахмурился.

– Тогда я так скажу: петля по ним плачет.

Фрэнки. Что ты наделала?!

«Лавлейс» со скрипом покачивалась из стороны в сторону во тьме пещеры: легкое, постепенно нарастающее покачивание, похожее на озноб. Время от времени Эди слышала звуки, напоминающие шаги, а за ними – и за нервными переговорами солдат, оцепившими поезд, – раздавалось неведомое тараканье шебуршание. В конце пассажирского отсека мерцал, то включаясь, то выключаясь, единственный огонек.

Соловей тихо выругался и перекрестился. Эди никогда не видела, чтобы он так делал. В отсеке Н2:А молились несколько человек; на беду или на счастье, они повидали на своем веку слишком много и понимали, что дела плохи. Эди ощущала в кончиках пальцев тот же незнакомый зуд: происходящее ей не по зубам, все слишком странно, слишком скверно. С этим должен разбираться кто-то вышестоящий. Увы, таковы издержки службы в Н2:А человек, который придет и все исправит – всегда ты.

– Радио? – спросила она.

Радист Соловья – Джеспер – помотал головой.

– Трещит, что твои шкварки на сковородке.

Абель Джасмин предупредил Эди, когда они встречались в Лондоне, что Фрэнки может до сих пор быть в поезде. Значит, она мертва? Или сидит за столом, выпучив глаза и раззявив рот, как те фермеры и рыбаки, которых она здесь видела?

Эди жестом велела Соловью и остальным ждать. Соловей нахмурил брови и покачал головой. Мы с вами, Графиня, читалоcь в его взгляде. Все за одного, не?

– Дайте мне пять минут, – сказала Эди. – Потом идите за мной, только тихо, ясно? Там ведь наши, что бы с ними не случилось.

Соловей уперся. Эди вздохнула.

– Пожалуйста, – сказала она. – Если Фрэнки умерла, найти ее должна я, – вырвалось у нее, хотя до сих пор она не позволяла этой мысли даже оформиться в голове.

Соловей опять нахмурился, но спорить не стал. Эди повернулась и зашагала к поезду.

Она поднялась в последний вагон. «Лавлейс» немного изменилась – появились одни вагоны, другие, наоборот, исчезли, – однако в общем и целом поезд остался прежним: нарочито нарядным, узорчатым, с печатями мастеров-рескианцев на металле. Войдя, Эди позволила пружинам прижать дверное полотно к ее спине и мягко втолкнуть ее внутрь, чтобы, закрываясь, дверь не издала ни звука. Знакомое прикосновение придало ей сил, но в следующий миг она ощутила приступ дичайшей клаустрофобии, глубинное нежелание двигаться с места.

Сейчас не время.

Изнутри вагон был освещен лишь частично; занавески на окнах были задернуты и не впускали внутрь свет больших аварийных фонарей. Тигриные полосы лежали на полу и стенах одной из комнат общего пользования на борту «Лавлейс» – курилки. Эди собралась было пойти дальше, как вдруг легкое дуновение, едва различимое движение воздуха остановило ее. Запахло прачечной. Она нагнулась, припала к полу и плавно скользнула в ближайший темный угол. Осмотрелась. Глаза еще не привыкли к темноте. По спине пополз холодок. Где-то рядом бродит живой мертвец.

Нехорошая мысль. Иррациональная. Даже если в вагоне кто-то есть, это не чудовище, а жертва. Если, конечно, в тот самый миг он не ел. Тогда он может быть и тем, и другим. Почему-то она не сомневалась, что это мужчина, хотя объяснить свою уверенность не могла. Может, дело в запахе? В длине невидимого шага, в весе незримого человека?

В такую игру Эди раньше играла с господином и госпожой Секуни – тренировка в полной темноте. Двигайся наощупь. Чувствуй свое тело и пространство вокруг. В темноте она занимала оборонительную стойку, и в темноте же они на нее нападали. Ключ к победе – ни к чему не готовиться. Просто двигаться, ждать и действовать наверняка.