Церемония жизни

Глянув вниз, я снова увидела муравьишку. Значит, все эти двое суток он так и слонялся вокруг меня по квартире? При одной мысли об этом мне расхотелось его убивать. Не сгоняя бродягу с мизинца ноги, я проковыляла в прихожую и осторожно стряхнула незваного гостя на дверной коврик у выхода. Очевидно, он чуял, где находится внешний мир, поскольку тут же стал носиться туда-сюда вдоль двери и упираться в нее то лапками, то головой. Интересно, куда он отправится дальше, подумала я, открывая дверь. И, сунув ноги в сандалии, тоже вышла наружу.

Муравей припустился вперед по бетону. Пока я вспоминала, как преследовала других муравьев в своем детстве, этот пострел уже пересек бетонную дорожку и нырнул в полуметровый овражек, тянувшийся вдоль забора.

Узкий, заросший бурьяном овражек был обильно усеян окурками, консервными банками и прочим мусором, который иногда выкидывали мои соседи сверху. Своего муравья я уже нигде не увидела. Но вместо него обнаружила целых два одуванчика, пробившихся упрямыми листьями сквозь высоченный бурьян. Ближайший из них был просто огромным, а его толстый стебель обнимала добрая дюжина листьев, каждый сантиметров двадцать в размахе. Опустившись на корточки, я потрогала эти листья — крепкие, набухшие свежей влагой.

И тут меня охватил нечеловеческий голод.

Я бухнулась на колени и вцепилась в одуванчик, собираясь вырвать его, по возможности, с корнем. Но сколько ни тянула за стебель у основания, мне словно кто-то сопротивлялся — так, будто земля решила поиграть со мной в перетягивание каната. Поднатужившись, я дернула изо всех сил — и цветок оторвался подозрительно легко. Завладев добычей, я заглянула в ямку, образовавшуюся в земле, и увидела толстый белоснежный корень, убегавший вниз на неведомую глубину. Здорово же ты цеплялся за эту землю, мелькнуло у меня в голове.

Распихав сорванные листья по карманам штанов, я дотянулась до второго цветка. Тот был уже не таким огромным, как первый, но земля не отпускала его с тем же упрямством. На сей раз я решила действовать осмотрительней: разрыла вокруг стебля всю почву — и потянула его осторожно, стараясь не надорвать корешка. Окружающая земля растрескалась, вздыбилась — и корневище выскочило наружу, трепыхаясь как рыба. Было оно более двадцати сантиметров в длину, толщиной смахивало на корешок лопуха и источало резкий запах сырой земли. Но что поразительно — в ямке от него остался еще целый пучок корешков. А из свежих трещин в земле на свет полезло целое полчище микроскопических букашек.

Держа одуванчики корнями вниз, я принесла их домой и тут же принялась мыть. Вместе с листьями, вытряхнутыми из карманов, вся моя добыча не заняла и полдуршлага. Но тут я заметила, что в раковине остались еще и листья от того, первого, одуванчика. С тех пор как я сорвала их, не прошло и пяти дней. Даже совсем потемневшие, они казались вполне съедобными, и я добавила их туда же.

Голод мой бушевал уже нестерпимо. Схватив нож, я покромсала всю добычу крупными кусками и забросила в кипяток. Вода быстро позеленела, и над кастрюлей поднялся запах вареных бобов. Не в силах более ждать, я подцепила кулинарными палочками кусочек стебля и вцепилась в него зубами. По языку расплылся слабый привкус зелени — нечто среднее между шпинатом и рапсом, но чуть горче.

Что говорить, я ожидала чего-то повыразительней и немного расстроилась. Хотя благодаря тому, что вкус был так незатейлив, поедать это оказалось проще, чем я боялась.

Сваренную зелень я вывалила в глубокую миску — и занялась корневищем. «Вырвала корень — съешь и его!» — подбодрила я себя. Толстый и белый, он очень напоминал корень лопуха, так что я решила его обжарить. Нарубила соломкой, наскоро обжарила в кипящем масле, разложила на блюдечке — и вместе с миской вареной зелени выставила на стол.

Зелень от варки сильно ужалась, и порция вышла совсем небольшой. Но когда я поставила рядом пиалку с размороженным рисом — этот ужин получился куда вкуснее моего обычного завтрака. Хрустящая корочка сразу после обжарки благоухала весьма аппетитно. В целом, несмотря на горчинку, корни одуванчика оказались на вкус куда легче корней лопуха, и есть их было приятнее.

У листьев же особого вкуса не ощущалось, но они были мягкими, никакого отторжения не вызывали, и даже соевый соус, на всякий случай выставленный на стол, мне почти не пригодился.

Как назло, прямо за моим окном остановились поболтать какие-то люди. Говорили они по-японски, и я, по идее, должна была их понимать, но вкус свежесорванной зелени заворожил меня так, что я не разбирала ни слова. Писклявый голос перемешивался с баритоном, но вскоре и тот, и другой напоминали уже не человеческую речь, а вибрацию в глотках животных — дикие, заповедные звуки, от которых подрагивало окно.

К среде моя простуда совсем прошла. В обеденный перерыв мы с Юки, как обычно, пристроились за столом в пустующем конференц-зале. Но когда она увидела мое бэнто, глаза ее округлились.

— О! Это не из комбини… Сама приготовила?

— А то!

Несколько секунд она с любопытством разглядывала мою стряпню. Особый интерес у нее вызвала кучка жареной зелени, завернутая в прозрачную пленку.

— Ты что же, и собирала это сама?

— Ну да. Полыни, правда, нигде не встретила. Зато нашла одуванчики! — проговорила я как ни в чем не бывало, разворачивая свое лакомство.

— Одуванчики? — поразилась Юки. — Их что, едят?!