Он поджимает губы и издаёт звук, имитирующий вылетающую из бутылки пробку, и легонько похлопывает себя между ног:
— А вот это не хочешь?
— Снимай! А то я тебе там сейчас вот этой палочкой похлопаю. А ещё вот здесь.
Я делаю недвусмысленный жест своей саблей-дощечкой, показывая, как разрублю его голову на порционные кусочки.
— Я сказал, завтра отдам. Чё привязался?
— Сейчас! — настаиваю я и поднимаю руку с зажатым в нём орудием. — Давай!
— Да ты зассышь мне башку раскроить. Тут знаешь сколько кровищи будет… И на кроссы твои попадёт.
— Ничего, я видел и открытые переломы, и вскрытые головы. Поверь, мне это не страшно. Снимай сказал!
— А как розочка в брюхо входит ты видел? — раздаётся за спиной хрипловатый голос.
Я резко оборачиваюсь и вижу чувака лет двадцати. Рожа злая, подстрижен под ноль, на лице следы порезов.
Здрасьте, короче.
— Жук, это чё за чмо? — щурится пришелец.
Глаза юркие, холодные, маслянистые, немного раскосые.
— Аркан, он с меня кроссы снять хочет, — плаксиво мычит Жук и тут же переходит на гогот. — Обоссусь щас, в натуре!
Паренёк этот коренастый, приземистый в брюках и рубашке с большим воротником. В руке — бутылка портвейна.
М-да… Ситуация несколько осложняется. Самую малость. Капелюшечку… Нет, я конечно, отступать не собираюсь, тем более, цель вот она, совсем рядом, только руку протяни.
— Тебе чё надо, чукча? — недоумённо спрашивает он, наклоняя голову вперёд и глядя исподлобья? Тебе пи**ы дать?
— А у тебя она есть? — не придумав ничего лучшего, тоже удивляюсь я.
Иду, в общем, на обострение, хотя, из всех активов, включая победы в прошлых схватках, у меня имеется только плохо обработанная дощечка в руке.
— Ты чё, щегол? Ты припух что ли?