Долгая навигация

Дикость. Ребята, кто плавал до службы, говорят: без поручня по трапу не взбежишь. Дурак Пятница. Сразу надо признаваться.

— Так точно!

— Один наряд на работу. Налле… Отставить. Налле-ву! Бегом! Ма-арш! В ногу!..

Учебный отряд.

Выбегая в мглистые сумерки, смена слышит: на крейсерах у стенки гремит «Прощание славянки». Ребята с крейсеров идут домой. Темный ветер гуляет по плацу, плац безбрежен, безнадежно чист.

Вторая неделя службы…

В Севастополь Валька ехал трое суток. На флот просился сам, все было в норме, но в день ухода отчего-то захандрил. Вагонный запах усилил смутное беспокойство. Дали простыни и чай, — хандра не отпускала. В купе бахвалились любовью, старшины объявляли приборку, начинали занятия по уставам… Он залез на третью полку и, завалясь матрасами, лежал, уставясь в расписанный карандашом потолок. Оживился лишь, когда поезд вылетел из тоннеля: на осенней тяжелой воде темнели размытые дымкой корабли. От вокзала их долго, длинной колонной вели куда-то вверх и вверх, в голове колонны попыхивал оркестр, по мостовой бежали пацанята: «Дядя, кинь шапку! Дядь, кинь перчатки!» Кидали — жалко, что ли. Проходили пивной ларек. «Старшина! Пивка б попить». — «После ДМБ», — равнодушно сказал старшина. Не успев освоиться с этой, неудобной мыслью, вошли в военный городок: беленые дома в один этаж, газоны, окаймленные беленым кирпичом. Последующие три дня слились для Вальки в неразличимо мутный ком. Мыли. Жарили одежду в хитрой печке. Наспех кормили. Построения, переклички — всякий раз взвод оказывался в новом составе: шла огромная, неясная сортировка. Передвижения — бегом, день был короток, и оттого казалось, что стоит над городком сплошная ночь. В просветах между домами виднелась вода и манящие огни кораблей на ней. Все рвались на корабли, служить на берегу считалось оскорбительным. Где-то у воды, в слободке надсадно орали петухи. «Который час-то?» — «Семь…» — «Подымают ни свет ни заря…»

— В этом городе еще до зари все жители на ногах, — сказал сзади спокойный насмешливый голос. — Я спрашивал их, почему они не спят дольше, они объяснили, что к этому времени у них готов завтрак.

Валька завертел головой: вот с таким бы вместе попасть… Сдружились. Рассвело; после завтрака, в летнем кинотеатре пожилой капитан второго ранга неторопливо и тщательно объяснял права матроса. Права тревожили Вальку мало, он был выше предположений, что его начнут обижать. В этот час тихого и солнечного черноморского утра новый друг записал Вальке в блокнотик стих. «…И через час после побудки, к командам строевым глухи, внизу, у незнакомой бухты запели хрипло петухи. Разбередили, черти, память, и вспомнить ныне нелегко то, что когда-то было с нами под крик рассветных петухов. Не ведали и не слыхали, как лег тот временной раздел. Вставало солнце с петухами. Шел флотской службы третий день». Через полчаса парня забрали, — кажется, в радисты, — а к обеду отобрали и блокнотик: следующий друг, выставленный за что-то из художественного училища, нарисовал в нем Вальке на память неприличную деву в чулочках. Утомленный всеми этими несправедливостями, Валька крупно повздорил с капитаном третьего ранга в распределительной комиссии: «На корабль и только на корабль!»

— На какой же ты хочешь корабль?

— На крейсер! Противолодочный.

— А что ты умеешь из того, что требуется на противолодочном крейсере?

Достаточно отчетливо Валька представлял мытье палубы.

— Не ерепенься, моряк. Флот начинается с берега. В Школу оружия!

Разбудили за полночь. Чужие старшины при свете «летучих мышей» провели перекличку. «Группа!..» Фонари закачались, группа пошла. Спал Севастополь. Доносились пароходные гудки, брехали по дворам собаки. Шли бесконечной улицей вниз, белели на домах таблички: улица Горпищенко, Горпищенко, Горпищенко… «Старшина, куда идем?»

— Спат, — ответил старшина-грузин.

Спать так спать.

Но булыжник дороги круто вздыбился вверх, встали справа и слева глухие, тяжелого камня стены. Заскрипели, растворяясь, огромные черные ворота.

«Шагом марш!» И ворота закрылись за ними.

«Стой!»