Серебряные змеи

Патриарх искал девушек, которых не существовало в глазах остального мира, чьи языки звучали для глухих ушей, чьи дома были отодвинуты на самый край общества, в тень, где их невозможно было заметить. Какая-то часть Лайлы горячо надеялась, что он еще жив: тогда она показала бы ему, что такое месть.

Когда она подошла к последней девушке, у нее тряслись руки. Лайла чувствовала себя так, словно ее пронзили ножом и задушили, протащили по снегу за волосы, бросили в темноту и продержали там несколько часов. Где-то на краю своего сознания она слышала звук, похожий на плеск воды. Она почувствовала, как по ее ногам скользнул ледяной металл. Она ощущала вкус крови и слез. Ужасный диссонанс никак не давал ей покоя. Кто решил, что они должны умереть, пока она – рожденная мертвой – ходит между их телами? Лайла хотела верить в богов и непостижимые звезды, в судьбы, тонкие, как паучий шелк, освещенный лучом солнечного света, и в самое прекрасное, что есть на свете: в разум. Но в этих ледяных стенах все определяла лишь нелепая случайность.

Лайла заставила себя повернуться к последней девушке. Ее темные волосы, пронизанные ледяными нитями, веером рассыпались вокруг головы. Хотя ее кожа уже давно побледнела и покрылась пятнами, Лайла видела, что девушка была смуглой. Совсем как она. Собравшись с духом, Лайла протянула руку и услышала последние слова девушки:

– Моя семья проклянет тебя, – выплюнула девушка. – Ты умрешь в собственных нечистотах. Тебя зарежут как свинью! Я стану призраком и разорву тебя в клочья…

Патриарх Падшего Дома заткнул ее рот кляпом.

– Слишком острый язычок для такого хорошенького личика, – он говорил таким тоном, словно хотел ее пожурить. – А теперь, моя дорогая… лежи спокойно.

Он поднес нож к ее лицу и вонзил лезвие в живую плоть.

– Ты должна была стать моей последней попыткой, – сказал он, заглушая ее сдавленный крик. – Я думал, что остальные станут божественными орудиями, но мне кажется, что величайшее сокровище жаждет именно такой крови… такое уж оно разборчивое. – Он вздохнул. – Я думал, что именно ты сможешь его увидеть, сможешь прочесть… но ты меня разочаровала.

Лайла поморщилась, ее глаза закатились от призрачной боли.

– Я знаю, что одна из вас где-то там, и я найду тебя… и ты станешь моим инструментом.

Лайла отодвинулась от последней плиты, и все ее тело пронзило мучительно оцепенение. Такое случалось, только когда она считывала слишком много и от нее почти ничего не оставалось: она как будто не могла существовать в настоящем. У нее во рту пересохло, и она никак не могла унять дрожь в руках. Все эти девушки были принесены в жертву, но ни одно из жертвоприношений так и не сработало. Они умерли напрасно.

Лейла соскользнула на землю, закрыв лицо руками и прижавшись спиной к ледяной плите. Она не чувствовала холода. Она не чувствовала ничего, кроме болезненного стука каждого удара сердца.

– Мне так жаль, – выдавила она. – Мне так жаль.

Прошло несколько мгновений, а может быть, и часов, когда снаружи послышались чьи-то шаги. Она стояла спиной к двери и не сразу смогла повернуться. Вероятно, это был слуга, который пришел сказать, что врач, священник или полицейский уже прибыли. Она будет выглядеть полной дурой, если они застанут ее здесь: заплаканную и дрожащую. Но вдруг она услышала:

– Лайла?

Северин. Его голос звучал сдавленно, словно он задыхался.

– Лайла! – снова выкрикнул он, и, схватившись за ледяную плиту, она поднялась на ноги.

В своей соболиной шубе и с влажными от снега волосами Северин выглядел так, словно его вызвали с помощью какого-то магического ритуала. Когда он шагнул вперед, ледяной свет морга упал на его лицо, только подчеркивая темные круги под глазами.

Несколько мгновения они просто смотрели друг на друга. Она была его любовницей лишь на словах, но точно не на практике.

Он мог бы пойти с ней в спальню, которую они делили по ночам, но он никогда не оставался в комнате, и уж тем более никогда не ложился с ней в постель. Последние несколько дней она просыпалась одна. Лайла была потрясена, что сейчас он стоял так близко, всего в пяти футах от нее. Только что пережитые потрясения повлияли на ее восприятие, и на мгновение она почувствовала, что ее тянет назад, в прошлое, в другую жизнь. Прошлое, где она мирно пекла пирог на кухне Эдема и ее руки были покрыты сахаром и мукой. Прошлое, где его глаза светились удивлением и любопытством. Прошлое, где он однажды шутливо потребовал объяснить, почему она называет его «Маджнун».