На поляне есть кто‑то еще. Едва переставляя закоченевшие ноги, я заставляю себя шагнуть в сторону и вижу ту, кто притаился в тени.
Дана стоит, безвольно опустив руки вдоль тела, и пялится на огонь, приподняв уголки губ. Ее волосы кажутся совсем черными и уже достают до ключиц. Пышный венок из молодой крапивы над белым лбом, огненное пальто. Наконец она скашивает на меня черный глаз и обнажает два ряда мелких и очень острых зубов. Я делаю шаг назад.
Но вместо того, чтобы кинуться, Данка снимает пальто. Потом развязывает узел на воротничке, стягивает через голову форменное платье и остается только в сорочке и серых шерстяных чулках. Кончики ее волос уже достигают талии.
Почему‑то от этого зрелища желчь подскакивает к горлу.
Крапива в венке шевелится на неосязаемом ветру. Данка сосредоточенно крепит на белую сорочку черную камею и вскидывает на меня дико косящие глаза:
– Теперь мой черед. Беги.
Где‑то в темноте хрустит ветка. И еще одна. И еще. Будто кто‑то обходит поляну по широкой дуге. По спирали.
Я делаю еще один неуверенный шаг назад. От кого мне бежать? От Даны? Или от того, кто в лесу?
Снова треск веток. Спираль сжимается.
– Он меня ищет! – отчетливо произносит Данка и шипит на меня, оскалив мелкие клыки.
И я срываюсь с места. Ноги несут меня куда‑то прочь, в горле трепещет обезумевший пульс. Мышцы гудят от напряжения, но мне гораздо страшнее остановиться. Я даже не уверена, в какую сторону бежать!
Жду крика, но он так и не звучит. Что с Даной? Ее нашли? И кто ее нашел? Неужели?.. Нет! Выдумка, выдумка! Бред полный.
Я останавливаюсь. Нужно прийти в себя. Успокоиться. Всему должно быть объяснение. Данка опять играет в свои игры. В лесу были девчонки, а я позволила обвести себя вокруг пальца. Но волосы‑то, волосы! И венок крапивный, будто май на дворе.
Мне жарко. Бег разогнал кровь, успевшую загустеть от ужаса, и кажется, что от кожи поднимается пар.
Вокруг возвышаются призрачно-бледные березы и переплетаются кривые ветви буков. Подлесок паучьими тонкими сучьями цепляется за подол платья и полы пальто. Под ногами тихо перешептывается палая листва, приглушая мои неловкие шаги. Я почти уверена, что иду в правильную сторону, – еще с десяток вздохов, и я увижу рогатый силуэт пансиона Блаженной Иоанны.
Но я все иду и иду и не вижу ни единого знакомого деревца, ни единой тропы.
Лес обрывается внезапно, будто натолкнувшись на невидимую стену. Последний куст шиповника с сожалением отпускает мою истерзанную форму, и я вижу забор, выкрашенный белой краской. Такой яркой, что она светится в темноте. За ним идут какие‑то холмики и перекрестья прямых линий. Пленка тучи соскальзывает с луны, и я с ужасом понимаю, что вышла из лесу к деревенскому кладбищу.
Впрочем, я быстро беру себя в руки. Истлевшие кости не могут причинить мне никакого вреда. Живые, безумные, озлобленные люди – могут. Все остальное бред.
А я еще не сошла с ума. Нет-нет, еще не сошла.
Все, что мне нужно, – это выйти к деревне. От их главной улицы я легко найду тропу, ведущую напрямик к пансиону. От мысли о том, чтобы вновь войти в лес, вдоль позвоночника скользит мокрое перышко, и меня передергивает.